Пролог
Паук работал триста лет,
И сетью мир оплел.
– Ну, все, лиса, спасенья нет,
Конец тебе пришел!
(Детская считалка или же просто песенка)
Сингапур, 8 августа 2008 года
Как время-то бежит.
Совсем недавно мы сидели в подвале интерната, а сегодня вокруг нас стены кабинки колеса обозрения, которому очень подходит название «чертово».
Еще каких-то несколько лет назад ковырялись в песочницах бэйсика, а сегодня кодим на си плюс плюс и ассемблере.
Еще вчера у него не было ни одного друга, кроме меня, а сегодня на встречу со мной он привел дашнаков в качестве своих телохранителей. Теряюсь в догадках, что он стремился этим доказать.
Мы поднимаемся медленно, с едва заметными остановками. В глаза мне бросается рекламный щит вдалеке. Несколько иероглифов. На мгновение зажмуриваю глаза, а когда снова открываю их, со щита на меня смотрят латинские буквы.
Sacred carved letters[1]… дальше не успеваю разглядеть.
Наверняка реклама какой-нибудь очередной секты, духовному лидеру которой, как водится, открыты истины, до которых по непонятным причинам не доперло все остальное человечество. Здесь этих сект по десять штук на каждый окрепший и неокрепший ум. И у каждой свои слова, свои иероглифы, своя истина.
Тем, кто клюет на удочку аферистов, я завидую только в одном – они все еще не разучились верить людям. Жрецам, гуру, наставникам – просто людям.
А я уже давно никому не верю. Разучился.
В последний мой приезд в Сингапур один из подобных адептов какого-то там учения зачем-то рассказал мне длинную притчу про крестьянина, который спас змею от смерти и в итоге погиб от ее укуса.
А я зачем-то выслушал эту историю и даже не заснул во время повествования.
Притча – все, что осталось в моей памяти от той бессмысленной поездки, и я до сих пор не могу врубиться в ее мораль. Что должен был сделать крестьянин? Не спасать змею? Добить? Или он должен был погибнуть, потому что так было записано в Книге Судеб?
А может, все дело в траве, которую крестьянин скосил за день до этого? Не скосил бы – и прошел мимо, не заметив змею, подыхающую в зарослях.
Черт! Басни Крылова куда понятнее и яснее, чем эти древние истории с многослойными философскими подтекстами и контекстами.
Ладно. На чем мы там остановились?
– А я думал, что ты уже сдох. Или гниешь в тюряге.
Не похоже на встречу двух братьев, да?
Вообще-то слова эти должен был бы произнести я, а не он. Процедить, выплюнуть сквозь зубы, чтобы он понял: никто не забыт, ничто не забыто.
Но я не чувствую к нему ненависти. Раньше была, да. Теперь ее не то чтобы нет – она перестала быть актуальной.
У меня просто нет времени на любовь и ненависть. Ценности изменились, и я давно простил его за то, что он когда-то сделал. М-м-м… если, конечно, это можно назвать прощением.
Кабинка «взмыла» уже метров на пятнадцать, и мне следовало бы хоть что-нибудь уже произнести, как-то продолжить разговор. Сказать что-то вроде: «Я тоже рад тебя видеть», например. Или: «Такая же фигня, браза».
А еще лучше сразу перейти к сути.
Только не сидеть истуканом, размышляя о притчах и прощении. Молчание затянулось, и теперь я теряю очки с каждой секундой.
Странно на самом деле. Я столько ждал этой встречи, а теперь не знаю, что сказать.
Может, спросить его, думал ли он, что будет делать со своей кредиткой, если мы не договоримся? А мы ведь, скорее всего, не договоримся.
Или поинтересоваться, соорудил ли он схрон, в котором лежат патроны, соль, спички, тушенка и прочая ерунда?
Наверное, стоит вспомнить какую-то историю из нашего с ним общего прошлого. А может, надо сразу перейти к делу и выяснить, чего он хочет и какую готов заплатить цену.
Да, так и сделаю. В конце концов, времени у меня немного.
«Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? – спрошу я его сейчас. А когда он вопросительно или как-то там уставится на меня, добавлю: – Уверен, ты собрал уже много солдатиков, которым не суждено вернуться из боя».
Он, вероятно, скажет, что я-де лезу в чужой огород или что не понимаю, что творю, и тому подобное.
На что я отвечу ему: «Мы оба знаем, для чего ты здесь. Не юли! Ты знал, что увидишь здесь меня. И ты пришел не договариваться, как хотят того твои друзья, а наоборот, сделать все для того, чтобы мы не договорились. Ты все еще хочешь отомстить мне, хотя я давно тебя простил за твои гнусные дела. Тебе нужна война».
Он, наверное, начнет отнекиваться и говорить, что ничего личного здесь нет, но я перебью его и скажу что-нибудь вроде: «Так вот, я тебя обрадую. С вами никто не собирался договариваться. Мы готовы к войне и начнем ее после того, как гарант закроет встречу. Так что еще раз подумайте насчет огорода, прежде чем тявкать».
Нечего церемониться с ним. Я действительно простил его за прошлое, но не собираюсь прощать его действия в настоящем.
Набираю в грудь воздух, чтобы произнести первую заготовленную фразу. Странно.
Немного кружится голова, а еще я чувствую небольшую тревогу. Я списываю это на высоту, несмотря на то что никогда ее не боялся. Где-то внутри начинает шевелиться подозрение: дело вовсе не в высоте, – но я тру пальцами виски, и тревога улетучивается вместе с сомнениями.
Ветер толкает кабину в этот момент, несильно, но достаточно для того, чтобы палец соскользнул с моего виска и непроизвольно зацепил веко.
Линза выпадает из глаза и приземляется на мое колено. Замирает на ворсинках заморской ткани, слабо поблескивая в лучах солнца. Вот же дерьмо!
Факир был пьян, и фокус не удался.
Несколько секунд мы оба смотрим на линзу, потом я небрежно стряхиваю ее в сторону. Тогда он поднимает голову и смотрит мне в глаза.
Он знает, что такое предметы. Я понимаю это, глядя на него. И он теперь знает, что у меня есть предмет. И, скорее всего, догадывается какой.
Что ж… это ничего не меняет, он только лишь чуть раньше узнал о своем поражении. Как это там, в песенке:
Лиса, смеясь, порвала Нить,
И лопнула вся Сеть.
– Теперь тебе не победить,
Готовься умереть!
У меня лиса, и его игра, по сути, проиграна. Я детектор лжи. Полиграф, которому не требуется задавать вопросы.
Если кто-то попытается совершить по отношению ко мне какую-то подлость, я узнаю про нее раньше, чем она окончательно оформится в коварный план в голове моего оппонента. Ну, может, не так скоро… но все равно очень быстро.
Меня можно обмануть, предать или подставить только в одном случае – если я это позволю. А я не позволю.
Слишком большой груз в прошлом. Наверное, сейчас я многое должен ему сказать, но все и так уже понятно, без слов.
Правда, дашнаки за его спиной меня смущают. Что-то в них не то. Мой предмет молчит – никаких видений, никаких предчувствий. Может, это нервное у меня?
Паническая атака – кажется, так. Мозг выхватывает нервоз и начинает его крутить в подсознании, не давая при этом сосредоточиться на проблеме. Ничего, лиса поможет в случае чего.
Интересно, а если бы у крестьянина из притчи была лиса из серебристого металла, которая меняет цвет глаз и дает возможность знать о любых интригах и опасностях задолго до их свершения, – если бы у крестьянина был этот предмет, смог бы он спастись от змеиных укусов?
Наверное, будь у него лиса, он прикончил бы эту змею и до кучи всех остальных змей в округе. И, скорее всего, соседей – от них всегда одни проблемы.
Так я и сделаю. Перебью всех змей, а если не получится, то хотя бы вырву им ядовитые клыки.
Мне надоело бегать. Надоело искать ответы на вопросы. Я сам смогу решить, какой ответ правильный. Мой.
Мы приближаемся к высшей точке колеса, и я наконец решаю нарушить молчание.
– Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? – начинаю я. – Ты…
– Нет, – перебивает он меня, – я пришел, чтобы понять, ты управляешь Фрамом или Фрам – тобой.
И я снова испытываю приступ необъяснимой паники, и даже чертова лиса, висящая у меня на шее, не может помочь установить причину этого.