Пролог
Старая кошка дремлет, подвернув под себя лапы и уткнув покрытую шрамами морду в толстую тополиную ветку. Во сне она переживает за уже выросших котят, сердится на другую кошку, пытающуюся отбить у нее пойманного голубя, убегает от собак, лакает воду из лужи – и совершает еще множество разных действий, изредка взрыкивая.
Теплый августовский день едва перевалил за середину. Бездонное небо украшают пушистые облака, похожие на длинные хвосты диковинных зверей, легкий ветерок путается в древесных кронах, из темных ущелий между громадами многоэтажных домов тянет холодком. Воркуют голуби, пахнет отцветающими травами, нагретым асфальтом, уставшей за лето землей и чуть-чуть, еле ощутимо – прелью и прахом, вестниками приближающейся осени.
За свою долгую жизнь[1] кошка привыкла слышать шум ветра, шелест листвы, шорох дождя, птичьи голоса, собачий лай, хрюканье кабанов, писк мышей в траве – привыкла и не обращает на это внимание.
Неожиданно в обычный шумовой фон вторгаются новые, незнакомые для кошки звуки: уверенные шаги какого-то существа. Кошка еще не открыла глаза, но чуткие уши зверька задвигались.
Приподняв голову, она внимательно оглядывает окрестности, продолжая прислушиваться. Теперь у нее уже нет сомнений, что к убежищу на тополиной ветке приближается кто-то чужой и, возможно, опасный.
Кошка давно научилась различать поступь разных зверей. Гулкий топот бегущего лося она никогда бы не спутала с глухими ударами кабаньих копыт, а сторожкие шаги косули всегда отличила бы от неряшливого, шумного шага дикой коровы. И стук собачьих когтей, и лисий топоток, и даже испуганная дробь мышиных лапок были известны кошке и вызывали у нее привычные реакции – страх, злость, ненависть или желание настичь добычу и вонзить в нее когти.
Неизвестное существо, чьи шаги слышит кошка, пугает ее. Она никогда еще не встречала двуного животного, а это, судя по шагам, было именно таким.
Сузив зрачки, кошка выгибает спину и топорщит шерсть вдоль хребта. А когда к первому двуногому зверю присоединяется второй, а затем и третий, кошка шипит, сердито водит из стороны в сторону хвостом и забирается повыше. Скрывается среди густой листвы на вершине дерева. Оттуда она и следит за троицей жутковатых двуногих.
Они выходят на заросший осинами перекресток, пересекают его и скрываются за углом ближайшего дома, оставив после себя незнакомые запахи и странные следы…
Часть первая
«И сделалась тишина на небе на полчаса…»
Глава первая
Старая кошка еще долго злится, умащиваясь на тополиной ветке. Наконец, она успокаивается и вновь засыпает, а люди – девушка и два парня – продолжают тем временем свой путь через тихий, безжизненный город. Пройдя по забитой ржавыми остовами автомобилей улице Горького, миновав краснокирпичные корпуса Кадетского училища, они поворачивают на Карла Маркса.
– Смотрите, церковь! – обращается к своим спутникам девушка, отзывающаяся на короткое имя Эн. – И купола золотые. Даже крест уцелел на одном.
– Зато «Корстон» сгорел, – бурчит один из парней, тот, что помоложе. Его прозвище Хал, а на самом деле он – Дамир Халилов.
Гостинично-развлекательный центр «Корстон», в прошлом огромное здание из стекла и бетона, высится впереди черным скелетом гигантского динозавра. Бушевавший здесь огонь уничтожил все, остались только закопченные стальные балки каркаса.
Подавленные этим зрелищем, путники быстро и молча минуют руины, лавируя между навечно замершими на дороге машинами.
– Слева – это кладбище, Арское, – поясняет Хал.
– Там теперь просто лес, – вглядываясь в густые заросли, высказывается высокий парень, скорее даже молодой мужчина с русыми волосами. – Вон, уже на въезде деревья растут.
– Ник, – обращается к нему Эн, – а если мы не найдем еду?
– Вернемся, – вздыхает высокий. – Только мы обязательно должны найти. В Цирке дети, старики…
Он косится на шагающего рядом Хала. Тот чувствует взгляд, поворачивает голову, улыбается.
– Все путем будет, блин! В Больших Клыках садов немеряно. Я сам пацаном там лазил. Огурцы – во такие! Яблоки, помидоры!
– Лучше бы картошки нарыть.
– Картошки втроем много не унесем, – качает коротко стриженой головой Хал.
– Ну, мы же, типа, на разведку. Если все нормально – Бабай народ поднимет.
– Ой, человек! – указав в сторону моста над железной дорогой, восклицает Эн.
По мосту, медленно волоча за собой тележку, ковыляет пожилая женщина. Она навертела на себя куски грязного полиэтилена, отчего походит на персонажа новогоднего карнавала. Вместо шляпки голову старухи покрывает пластиковый плафон от люстры, подвязанный под сморщенным подбородком куском провода.
На тележке друзья видят сваленные кучей ржавые железки, мятый эмалированный чайник, расколотый красный стул из уличного кафе и прочую рухлядь.
– Здравствуйте, бабушка! – звонко кричит издали Эн. – Как ваши дела? Помощь не нужна?
Старуха что-то хрипит в ответ, разевая беззубый, проваленный рот. Нику бросаются в глаза глубокие морщины, крючковатый нос и бесцветные космы волос, свисающие на высохшую, впалую грудь.
– Мы из общины Цирк. Там много людей, – на всякий случай очень громко говорит он, указывая рукой в сторону центра Казани. – Можете к нам присоединиться.
– Сейчас, сейчас, – членораздельно шамкает старуха, продолжая тащить тележку. – Вот продукты домой отвезу…
– Вы пропадете одна. – Ник заступает ей дорогу.
– Не одна, не одна, – не глядя на него, часто кивает женщина. – Детки мои, Коленька, Верочка, Санечка… Покормлю, напою…
– Шизанулась, – вздыхает в стороне Хал. – Еще одна.
– Она ж погибнет, – в отчаянии сжимает кулачки Эн.
– Мы тоже погибнем, если не найдем еды, – напоминает ей Ник.
Тем не менее девушка догоняет удаляющуюся в сторону улицы Абжалилова старуху, спрашивает:
– Бабушка? Вы где живете? Мы вас заберем на обратном пути!
Неожиданно женщина резко поворачивается – трещит полиэтилен, тележка жалобно скрипит и останавливается.
– Не скажу! – каркает старуха. – Ограбить хотите? Не скажу! Эх вы-ы… А еще пионеры!
Как-то по-вороньи, боком, она отбегает к краю тротуара, туда, где за сгнившим заборчиком начинается крутой склон железнодорожной выемки, и выставляет обе руки, сложив из грязных пальцев кукишы.
– Вот вам, выкусите!
Затем старуха принимается подпрыгивать на месте, хрипло распевая какой-то дикий вокализ.
– Ла-ла-ла-ла-ла, ло-ло-ло-ло-ло!
Она скачет на самом краю обрыва.
– Стойте! – орет Ник, срываясь с места. – Стой, дура!
Эн взвизгивает.
– Все, бетте[2], – спокойно произносит оставшийся на мосту Хал.
Оступившись на крутом косогоре, старуха с криком летит вниз.
И наступает тишина.
– Я сейчас, сейчас! – Ник бросается вниз по заросшему полынью и борщевиком склону, цепляясь за жесткие стебли.
Эн, с трудом удержавшись на самом краю, тонким голосом кричит:
– Ну, что там? Она живая? Живая?
Проходит минута, прежде чем Ник выбирается обратно, мрачно вытирая пучком травы испачканные руки. Посмотрев в глаза девушки, он отрицательно мотает головой. Эн всхлипывает, шепчет:
– Как глупо…
– Алга[3], мусульмане! – окликает их с моста Хал. – Нам еще долго топать, блин.
– Ты! – бросается на него Эн. – Ты… Как ты можешь шутить в такой момент! Она же умерла.
– Мы все умрем, – флегматично пожимает плечами парень. – Че ты психуешь? Бабка съехала, блин. Все равно не выжила бы. Так хоть не мучилась.
Троица продолжает путь в молчании. Мимо проплывает совершенно не пострадавшее от безжалостного времени здание республиканского ДОСААФ. Стоящий через улицу от него шестиэтажный корпус Нефтехимпроекта, наоборот, разрушился почти полностью – в окнах нет стекол, крыша просела, козырек крыльца обрушился.
– На Патриса Лумумбу свернем и через Старый аэропорт пойдем, – ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Хал. – Так ближе, блин. Вон, где сгоревший автобус, – нам туда.
Улица Патриса Лумубы скрывается в густой зелени. Раздвигая высокие стебли репейника, Ник делает первый шаг и тут же останавливается.
– Ух ты! Смотрите!
Бурьян и кусты на углу крайнего дома вырублены, не успевшие увянуть измочаленные стебли и ветки валяются тут же. На стене, покрытой грязевой коростой, отчетливо белеет глубоко процарапанный в штукатурке круг, а внутри его две буквы: АК.
– Что бы это значило? – хмурит бровки Эн.
– В первую очередь то, что здесь тоже есть люди, – отвечает Ник. – Надо будет, когда пойдем обратно, покричать.
– Нафига? – в своей обычной манере спрашивает Хал. – Чтобы жратву отобрали? Мало ли кто тут тусуется, блин.
– АК… – бормочет Ник. – Странная аббревиатура.
– Может – «Аномальная Кривая»? – высказывает предположение Эн.
– Или «Автомат Калашникова», – хохочет Ник.
– Или «Ак»? – включается в угадайку Хал. – Ну, который «Барс».
– Или «Ангмарское Королевство»? – продолжает Эн.
– Это чё за хрень? – таращит черные глаза татарин.
Девушка усмехается:
– Ты Толкиена не читал, что ли?
– Какого еще… Всё, киттек[4], – неожиданно Хал начинает психовать. – Шагайте, негры, солнце уже высоко!
– Здесь все как в сказке, – задумчиво говорит Эн пятью минутами спустя, разглядывая молодые деревья, проросшие сквозь асфальт на парковке возле одного из домов на Взлетной улице. – Как в страшной, злой сказке. Готика такая. Братья Гримм, Шарль Перро. «Спящая красавица». Принцесса уколола палец веретеном, все уснули. Прошло сто лет. Замок и окрестности заросли деревьями и кустами. А потом пришел принц и поцеловал спящую принцессу…
– И все проснулись, блин! – подхватывает Хал бодрым голосом. – Сказочка… А кто принцесса-то? И почему все уснули?
– Не сто лет прошло, – вмешивается в разговор Ник. – Меньше. За сто лет тут бы такие дубы-колдуны стояли, что не продерешься. Газеты же нашли, Аркадий Иванович по датам смотрел. Две тысячи шестнадцатый год, июнь, июль. Старее нет. И в Цирке народ говорил – лет двадцать девять, тридцать нас… ну, не было.
– А где мы были? – свесив на бок черную челку, интересуется Эн. – Ведь где-то же были, да? Мы же живые…
– Живые, – ежится Ник, припоминая, как шесть дней назад он пришел в себя после долгого – или мгновенного? – небытия.
Даже теперь думать об этом было больно, а тогда, почти неделю назад, его корежило и выгибало дугой. Боль жила в каждой клеточке тела, была внутри и снаружи, рвала внутренности, железным обручем стискивала голову, огнем жгла суставы. В холле гостиницы «Волга», где Ник очнулся, царило запустение, но он тогда не обратил на это внимание – просто катался по пыльному полу и выл, словно раненный зверь.
Когда боль чуть-чуть ослабила когтистую хватку, накатила дурнота. Все плыло перед глазами, спазмы сводили желудок, а сердце, казалось, хотело взломать грудную клетку и вырваться наружу. Так продолжалось не меньше часа, и лишь потом Ник сумел кое-как подняться на ноги и оглядеться. То, что он увидел, напугало парня еще сильнее, чем приступ неизвестной болезни.
Казалось, совсем недавно, вот перед самым приступом, он спустился из номера на ресепшен, чтобы договориться о сдаче номеров и заказать такси в аэропорт. Ник отчетливо помнил улыбчивое лицо девушки-администратора Гули, ее фирменный жакетик и крохотный золотой значок с изображением крылатого змея Зиланта, герба Казани, в петличке. Еще в память врезались часы над стойкой, рекламные буклетики, пальмы в кадках, оранжевые шторы, залитая солнцем улица за окном, вымытый до блеска мозаичный пол, в котором отражались плафоны освещения.
Ник хорошо запомнил, что он сказал Гуле в самый последний момент:
– Позвоните, пожалуйста, в номер, когда придет такси.
– Конечно, не волнуйтесь, – улыбнулась девушка.
И всё.
Тишина.
Темнота, прорезаемая золотистыми сполохами.
Мир исчез, чтобы мгновение спустя обрушить на Ника ревущий водопад боли и страданий. А когда терзающий поток схлынул, Ник увидел, что никакого солнца за окном нет. И оранжевых штор тоже нет. Все вокруг сделалось серым, пыльным, грязным, как будто орда сумасшедших дизайнеров-апокалипсистов промчалась по холлу, разбрызгивая вокруг грязь, корежа предметы, ломая мебель, разбивая плафоны.
Пальмы превратились в сухие струпья, кадки расселись горками земли, стойка ресепшена проломилась, в потолке над нею зияла дыра, часы на стене покрывал толстый слой пыли. В углах колыхались полотнища паутины, обивка кресел вспучилась, потеряла фактуру и цвет.
– Гу-уля-я… – еле выдавил из себя Ник. Сделал шаг, другой, ухватился за торчащий угол стойки и, не удержав равновесия, повалился на грязный пол.
Второй раз он встал куда увереннее – дурнота проходила, руки-ноги сделались почти послушными. Снова взявшись за покрытую растрес shy;кавшимся пластиком панель стойки, Ник навалился на нее грудью.
– Гуля! Вы… вы здесь?
Ответа не было. Ватная тишина, плотная, непривычная, пугающая, окружала Ника со всех сторон. Ни звука. Ни ползвука. Ни даже шороха. А ведь вокруг огромный город, третья столица России! В городах вообще не бывает тишины. Даже ночью обязательно есть какие-то звуки – шум мотора проехавшей где-то машины, тиканье часов, жужжание кондиционера у соседей за стеной, урчание холодильника, вой сирены «Скорой помощи», грохот мусоровоза в соседнем дворе. Эти привычные каждому городскому жителю звуки давно стали фоном, их никто не слышит, на них не обращают внимание.
Но вот они исчезли – и Ник ощутил себя глухим.
– Эй! – испугано позвал он и тут же скривился от боли – странный приступ не прошел до конца, боль еще жила в нем и коварно напомнила о себе.
С трудом перегнувшись через стойку, Ник посмотрел вниз и увидел коричневый человеческий череп, облепленный плесенью. Череп выглядывал из кучи гнили, придавленный здоровым куском бетона, сорвавшимся с потолка. Единственным ярким пятнышком здесь был крохотный золотистый значок с крылатым змеем Зилантом.
Ник вскрикнул, отшатнулся, упал, но тут же вскочил, уже не обращая внимания на боль.
– Наташа-а! – закричал он. – Наташка!
И спотыкаясь, побежал к лестнице, ведущий на верхние этажи гостиницы.
Они приехали в Казань в конце июля 2016 года на первенство России среди юниоров. Сборная Иркутской области по стрельбе из лука, полтора десятка парней и девчонок. И три тренера, одним из которых как раз и был Ник. Никита Проскурин.
Соревнования прошли, что называется, «на ура» – в командном зачете иркутяне уверенно взяли бронзу. С личным состязаниями все сложилось не так гладко, до медалей добрался только «блочник» Женька Старостин, а в классическом луке все надежды тренеры возлагали на Наталью Николаеву, миниатюрную брюнетку с косой челкой, острым языком и хорошими спортивными перспективами.
Главная соперница Натальи – или Эн, как ее называли в команде – читинка Людмила Зайцева не пожелала уступать, и стрельбы затянулись. Два раза – неслыханный случай! – лучницы набрали одинаковое количество очков. Главный тренер иркутян Семен Сергеевич Бокарев в приказном порядке велел Нику остаться с Николаевой, а команда отправилась домой – не пропадать же заказанным и, что самое главное, оплаченным билетам.
Эн все же уступила Зайцевой. Причем уступила совсем чуть-чуть, обидные два очка – 572 против 574-х. Заслуженное «серебро» расстроило девушку. В придачу к отличным спортивным данным природа наградила ее трудным характером: Эн не признавала ни в жизни, ни в спорте полутонов и для нее существовало только одно место – первое. Первое – и точка!
– Я брошу лук! – рыдала Эн в раздевалке после награждения.
Ник бестолково топтался рядом. Он был на восемь лет старше своей воспитанницы, но не имел опыта в плане утешения истеричек противоположного пола. Да и вообще с женщинами Никите не везло. Школьная первая любовь, пара мимолетных увлечений, один драматический роман с грустным финалом, ворчание матери: «Пора тебе жениться, сынок» – вот, пожалуй, и всё.
– Наташа, поедем в гостиницу. У нас самолет вечером, – наконец выдавил он из себя неуклюжую фразу.
– Никуда не поеду! – топнула ногой Эн. – Умру прямо здесь!
Он все же уволок ее из огромного Дворца спорта «Мирас», выстроенного к Универсиаде 2013 года, посадил в такси. В гостинице истерика продолжилась: Эн разбросала вещи, пригрозила, что напьется, как бомж, на что Ник сообщил, что семнадцатилетним девушкам спиртного в России не продают по закону.
– Плевала я на законы! – выкрикнула Эн.
Ник вздохнул. К сожалению, на законы в Российской Федерации плевала не только юниорка Наталья Николаева.
Наконец, девушка успокоилась, и Ник отправился на ресепшен. А потом…
Потом все и случилось.
Сперва Ник бросился к лифту, вдавил пыльную кнопку – и как-то сразу понял, что электричества в здании нет. Пришлось бежать вверх по лестнице, перешагивая через три ступеньки. Второпях Ник не обратил внимания на кучи тряпья, мусор и грязь, невесть откуда взявшиеся там, где час с небольшим назад все сияло чистотой.
Час назад? А может быть, год? Или десять лет?
Ник миновал второй этаж, сделал особенно широкий шаг – и почувствовал, как на нем лопнули брюки. Ситуация комичная, анекдотическая, но Нику в тот момент было не до смеха. Он задержался на секунду, чтобы осмотреть себя – и пришел в ужас. Одежда висела лохмотьями. Рубашка скукожилась, половины пуговиц не было на месте, ткань истлела, под мышками образовались дыры. Брюки представляли собой еще более плачевное зрелище: одна штанина почти оторвалась, мотня прохудилась, на коленях зияли прорехи.
– Что за черт? – пробормотал Ник и тут же забыл про странное происшествие со своим гардеробом – не до того было.
Час или год? Или десять? Сто?
Или он сошел с ума?
Гостиничный коридор встретил Ника полумраком, затхлыми запахами и покосившимися дверьми. Номер триста шестнадцать, где осталась Эн, находился в самом конце. Спотыкаясь о разлезшуюся ковровую дорожку, Ник побежал, выкрикивая:
– Наташа! Наташка! Эн!
Дверь с тусклыми цифрами 316 висела на одной петле – вторая вывалилась из трухлявого косяка. Оттащив лопнувшее дверное полотнище в сторону, Ник ворвался в тесный предбанник – и замер, увидев девушку.
Она застыла возле кровати, растрепанная, напуганная. В номере стоял тяжелый запах рвоты. Прикрыв руками полуобнаженную грудь – гардероб Эн подвергся таким же печальным метаморфозам, как и одежда Ника – девушка жалобно всхлипнула.
– Живая! – выдохнул тренер.
– Телефон не работает, – тихо ответила Эн, продолжая всхлипывать. – Мне переодеться надо. Ты это… выйди, а?
– Переодеться… – пробормотал Ник и сполз спиной по пыльной стене на пол.
Одежда, лежавшая в сумке Эн и чемодане Ника, сохранилась гораздо лучше той, что была на них надета. Но все остальное – мыльно-пузырные принадлежности, кое-какие продукты – пришли в негодность. Зубная паста окаменела в тюбиках, шампунь сгустился в странную желеобразную массу, одеколон Ника испарился, сыр и печенье изгрызли то ли мыши, то ли тараканы. Пластиковые обложки тетрадей с тренерскими почеркушками Проскурина склеились, высохли и покоробились, а все записи, сделанные гелевой ручкой, сильно вылиняли и еле читались.
– У меня застежка лифчика сломалась, – пожаловалась Эн. – И пуговицы на кофточке растрескались.
– Ты на ботинки мои посмотри. – Ник мрачно пихнул ногой на середину комнаты скрюченный, серый от пыли башмак. – Ссохся весь. Не то, что ногу – палец не всунуть.
– Что с нами случилось? – в сотый, наверное, раз задала один и тот же вопрос Эн. – Ничего не включается… ни телефоны, ни часы. Тока нет. Водопровод не работает. Вода в бутылке протухла. Голова болит. Пыль кругом…
– Не знаю, – тоже в сотый раз ответил Ник. – Ты готова? Пойдем вниз, выйдем на улицу, посмотрим.
Эн подошла к окну, провела рукой по серому от грязи стеклу.
– Ничего не видно.
– Вот поэтому и надо выйти наружу. Ну, давай!
– Давай, – кивнула Эн.
…Что же случилось? Почему всё… испортилось?
Эти два вопроса стали риторическими, набили оскомину, их в разных вариациях в течение последующих дней и Ник, и сама Эн задавали себе столько раз, что давно уже сбились со счета.
Но вопросы требовали ответов.
Что случилось?
Почему все вещи вокруг так сильно состарились, пришли в негодность, истлели, сгнили?
Ответов не было. Были наблюдения и находки. Жуткие, невозможные находки.
Первая состоялась сразу после того, как они выбрались из пустой гостиницы. Улица, некогда оживленная, полная машин и людей, встретила их тишиной – лишь легкий волжский ветерок шелестел листвой деревьев да где-то в отдалении перекликались тонкими голосами птицы.
Прямо напротив входа в гостиницу поперек проезжей части застыл трамвай, врезавшийся в грузовик. Краска на вагоне облупилась, крыша проржавела. Ник обратил внимание на оборванные провода, лежащие сверху. Кабина трамвая смялась, стекла вылетели. С гостиничного крыльца хорошо просматривался салон.
И люди. Вернее, то, что от них осталось. Кости, черепа, истлевшая одежда.
Трамвай мертвецов.
– А почему мы… живые? – спросила Эн и прижалась к Нику.
Девушку трясло, отчетливо было слышно, как у нее постукивают зубы.
– Не знаю…
– П-пойдем отсюда. С-скорее!
И они пошли, озираясь и с каждым шагом пугаясь все больше и больше.
Город умер. Асфальт на тротуарах и проезжей части там и сям был взломан деревьями и кустами. У поворота на Вокзальную площадь, прямо посреди перекрестка, шелестел на ветру выводок молодых березок. Вдоль ржавых рельсов росла трава. Не жалкий городской ежик, а высокий, сочный бурьян. Там, где раньше были газоны, глухой стеной встала густая крапива. Ее заросли тянулись вдоль всей улицы Саид-Галеева. Остовы изуродованных машин утопали в этих джунглях, некоторые застыли посредине дороги – водители почему-то не удосужились припарковать их согласно правилам.
Ник и Эн сунулись было к одной, некогда вишневой, а теперь густо-ржавой «Вольво» – и тут же отпрянули, встретившись взглядом с пустыми глазницами дочиста выбеленного черепа водителя.
– Я сейчас закричу, – прошептала девушка.
– Я тоже, – так же тихо ответил ей Ник. – Давай на раз-два-три…
Что они собирались кричать, зачем, с какой целью? Может быть, просто для того, чтобы нарушить жуткую тишину вокруг? Или позвать на помощь? Подумать об этом Ник не успел.
Позади зашелестела трава, послышались шаги, и раздался незнакомый голос:
– Э, братан!