Глава 1
Моя спальня освещена мерцанием молитвенных свечей. Книга со Священным текстом лежит на кровати раскрытая, со смятыми страницами. Колени все в синяках от долгого стояния на каменном полу, Божественный камень пульсирует в пупке. Я долго молилась – нет, слезно умоляла, – чтобы король Алехандро де Вега, мой будущий супруг, оказался уродливым, толстым и старым.
Сегодня день моей свадьбы. А еще сегодня мне исполняется шестнадцать лет.
Обычно я избегаю зеркал, но сегодня – особенный день, так что можно рискнуть. Видно не очень хорошо, хрустальная поверхность неровная, голова раскалывается, и меня шатает от голода. Но даже в размытом отражении свадебное платье просто прекрасно, оно сделано из шелка, блестящего, словно вода в ясный день, и украшено стеклянными бусинами, которые переливаются при каждом моем движении. Вышитые розы украшают подол и широкие манжеты рукавов. Это шедевр, особенно если принимать во внимание, насколько быстро его сшили.
Но я-то знаю, что вся красота платья значительно померкнет, как только его застегнут на мне.
Я делаю вдох и пытаюсь помочь. Нянюшка Химена и леди Аньяхи подкрадываются ко мне, вооружившись пуговичными крючками, с извиняющимися улыбками на лицах.
– Вдохни поглубже, солнышко, – руководит Химена, – а теперь выдохни. Все до конца выдохни, милая.
Я выталкиваю воздух из легких, выдыхаю до конца, пока не начинает кружиться голова. Фрейлины колдуют вокруг меня со своими приспособлениями. Я вижу в отражении, как лиф платья начинает морщить. Платье впивается в тело чуть выше бедер. В боку нарастает колющая боль, подобная той, что возникает, когда я поднимаюсь по лестнице.
– Еще чуть-чуть, Элиза, – подбадривает меня Аньяхи, но меня не покидает болезненное предчувствие, что когда я вдохну снова, платье сдавит мои легкие мертвой хваткой. Хочется сорвать с себя все это. Вот бы не выходить замуж.
– Вот и все! – восклицают они хором и отходят назад, чтобы восхититься своей работой.
– Как тебе? – осторожно спрашивает Аньяхи.
Наряд позволяет мне делать лишь малюсенькие вдохи.
– Я думаю… – Я мрачно смотрю на свою грудь. Декольте глубоко вонзилось в мою плоть. – Четыре! – восклицаю я отчаянно. – У меня четыре груди!
У нянюшки смешно меняется лицо. В прошлом году она заверяла меня, что моя округляющаяся грудь будет производить невероятный эффект на особ противоположного пола.
– Очень красивый наряд, – говорит Аньяхи, взглядом указывая на юбку.
Я качаю головой.
– Я просто сосиска, – выдыхаю я, – большая сарделька в оболочке из белого шелка.
Хочется плакать. Или смеяться. Я еще не решила.
Решение рассмеяться почти победило, но мои фрейлины приближаются ко мне и, тряся седеющими кудрями, ласково кудахчут что-то сочувственное и вдохновляющее.
– Нет, ты что, ты прекрасная невеста! – восклицает Аньяхи.
– Просто ты взрослеешь, у тебя молодой растущий организм. И такие красивые глаза! Король Алехандро и не заметит, что наряд сидит немного плотно.
Вот теперь я точно плачу, потому что невозможно вынести сочувствие и потому что Химена не смотрит мне в глаза, пока Аньяхи произносит свои утешительные лживые слова.
Через секунду я плачу уже из-за того, что вообще не хочу надевать это платье.
Пока я судорожно вздыхаю, Аньяхи целует меня в макушку, а Химена вытирает мне слезы. Чтобы плакать, необходимо глубоко дышать. Необходима целая прорва воздуха. Шелк натягивается, пуговки впиваются в тело, ткань рвется. Хрустальные бусинки звенят, падая на изразцовый пол, а воздух широкой рекой втекает в мои голодные легкие. Живот в ответ сердито гудит.
Мои фрейлины падают на колени и быстрыми пальцами пробегают по овечьим шкурам, служащим ковриками, по щелям между плитками, пытаясь найти вырвавшиеся на свободу пуговки.
– Мне нужна еще неделя, – говорит Химена с пола. – Всего лишь неделя, чтобы должным образом подогнать. Все-таки королевская свадьба привлечет внимание!
Все это и меня тоже пугает своей внезапностью.
Теперь корсаж достаточно просторен, и я могу сама расстегнуть оставшиеся пуговки. Я высовываю руки из рукавов и тяну платье вниз, пытаюсь снять его с бедер, но ткань снова трещит, так что приходится снимать его через голову. Я отшвыриваю его в сторону, не замечая, что юбка соскользнула с моей постели на пол. Вместо изящного наряда я надеваю грубую шерстяную одежду. Она кусает кожу, но зато она большая и бесформенная, а значит, волноваться не о чем.
Я поворачиваюсь спиной к моим фрейлинам, пытающимся навести порядок, и спускаюсь вниз на кухню. Все равно платье мне не подходит, так что лучше пойду и успокою головную боль и живот теплой выпечкой.
Моя старшая сестра Хуана-Алодия поднимает на меня глаза, когда я вхожу. Я надеюсь, что она хотя бы поздравит меня с днем рождения, но она лишь хмурится, глядя на мое платье. Она сидит у очага, спиной к округлой печи. Она элегантно скрестила ноги и покачивает стройной лодыжкой, поклевывая свой хлеб.
Почему не сестра, а я сегодня выхожу замуж?
Увидев меня, повар улыбается сквозь запачканные мукой усы и протягивает мне тарелку. Слоеная булочка на ней как будто сделана из золота, а сверху посыпана молотыми фисташками и полита медом. Рот сразу наполняется слюной. Я говорю, что мне нужно две.
Затем усаживаюсь рядом с Алодией, стараясь не задеть головой медный светильник. Она с отвращением смотрит на мою тарелку. Она не закатывает глаза, но я чувствую себя так, будто она это делает, и смотрю на нее в ответ.
– Элиза, – начинает сестра, но не знает, что еще сказать, и я решаю игнорировать ее, запихивая в рот булочку. Почти сразу же головная боль отступает.
Моя сестра меня ненавидит. Я всегда это знала. Нянюшка Химена говорит, что это потому, что именно я была избрана Богом на Служение, а не Хуана-Алодия. Бог должен был выбрать ее; она стройна и благоразумна, изящна и сильна. Лучше, чем двое сыновей, говорил папенька. Пока я жую, я рассматриваю ее – ее черные блестящие волосы и точеные щеки, ее четко очерченные дугообразные брови. Я ненавижу ее так же, как и она меня.
Когда папенька умрет, она станет королевой Оровалле. Она хочет править, а я нет, так что есть некоторая ирония в том, что я стану женой короля Алехандро и буду королевой вдвое большей и богатой страны, чем наша. Я не знаю, почему именно я должна выйти за него. Очевидно же, что король Джойи Д'Арена должен был выбрать красивую дочь, больше похожую на королеву. Я застыла, не дожевав, как только поняла, что он и выбрал.
Меня же ему просто предложили в ответ.
Слезы снова наворачиваются, и я стискиваю челюсти, пока не сводит лицо, потому что я скорее дам растоптать себя лошадям, чем раскисну при своей сестре. Представляю, что они там ему наговорили, чтобы он согласился на этот союз. Она была избрана для Служения. Нет, нет, ничего пока еще не происходило, но уже скоро, мы вас уверяем. Да, она свободно говорит на классическом языке. Нет, не красавица, зато умная. Слуги любят ее. А еще она красиво вышивает лошадок.
Теперь, наверное, он уже узнал более правдивые вещи. А еще он узнает, что мне быстро становится скучно, что мои платья растут вширь с каждой примеркой и что засушливым летом я потею как зверь. Я молю, чтобы мы подошли друг другу хоть как-нибудь. Может, у него в молодости была оспа. Может, он еле ходит. Я зацеплюсь за любую причину, лишь бы мне было все равно, когда он от меня отвернется.
Алодия доедает хлеб и встает во весь рост, выставляя напоказ всю свою грацию и статность. Она странно на меня смотрит – подозреваю, с жалостью, – и говорит:
– Дай мне знать, если… если понадобится какая-нибудь помощь. Пойду готовиться.
И она спешно покидает кухню, пока я не успела ответить.
Я беру вторую булочку. Теперь она совсем не имеет вкуса, но это все-таки какое-то занятие.
Через час папенька и я стоим на улице у базилики, закаляя меня перед свадебным маршем. Арочный вход возвышается передо мной; в тимпане над ним вырезанный из камня и окруженный солнечными лучами, ехидно подмигивает де Рикеза. За дверьми слышен гул публики. Удивительно, сколько людей успело приехать, получив извещение так поздно. Возможно, именно поспешность исполнения всей затеи и делает ее такой притягательной. В таких случаях обычно расползаются слухи о секретах и отчаянии, о беременных принцессах или тайных договоренностях. Мне плевать на все это, только бы король Алехандро оказался уродливым.
Мы с папенькой ожидаем сигнала герольда. Папеньке даже и не приходит в голову поздравить меня с днем рождения. Я поражена тем, что глаза папеньки блестят от слез. Может, ему грустно отпускать меня. А может, он чувствует свою вину.
Я ахаю от неожиданности, когда он прижимает меня к груди и с силой обнимает. Он почти душит меня, но я с радостью обнимаю его в ответ. Папенька высокий и сухощавый, совсем как Хуана-Алодия. Я знаю, что он не чувствует моих ребер, но чувствую его. Он стал мало есть с тех пор, как Инвьерны начали атаковать наши границы.
– Я помню день твоего посвящения, – шепчет папенька. Я слышала эту историю сотни раз, но от него ни разу. – Ты лежала в своей колыбели, в белых шелковых пеленках, перевязанная красными лентами. Первосвященник потянулся к сосуду со святой водой, уже готовый помазать твой лоб и назвать тебя Хуана-Аника. Но тут свет с небес омыл залу, и священник плеснул воду на пеленку. Я знаю, что это был небесный свет, потому что он был белым, а не желтым, как от факела, и потому что он был мягким и теплым. Мне захотелось одновременно смеяться и молиться.
Он улыбается при воспоминании, я слышу это по его голосу. А еще я слышу гордость, и мою грудь сдавливает.
– Свет сошелся в плотный луч над твоей кроваткой, и ты засмеялась. – Он треплет меня по голове, затем поднимает мою вуаль. Я слышу свой вздох. – Всего семи дней от роду ты уже хохотала. Хуана-Алодия первая подошла к тебе после того, как свет поблек. Твоя сестра сняла мокрое покрывало, и мы увидели Божественный камень, спустившийся прямо в твой пупочек, теплый и живой, голубого цвета, ограненный и твердый, как бриллиант. Именно тогда мы решили назвать тебя Лючера-Элиза.
Божественно освещенная, избранная Богом. От его слов я задыхаюсь, как и от его объятий. Всю мою жизнь мне напоминали, что мне суждено Служение Богу.
Из-за дверей приглушенно трубят фанфары. Папенька отпускает меня и опускает вуаль. Меня это радует; я не хочу, чтобы кто-то заметил мой ужас или скопившийся над верхней губой пот. Двери распахиваются, открывая огромный зал с изогнутым потолком и расписным полом. Пахнет розами и ладаном. Сотни силуэтов поднимаются со скамей, одетые в яркие свадебные цвета. Через вуаль они все выглядят как цветы из садика маменьки – оранжевые кусты бугенвиллии с точками желтой алламанды и розового гибискуса.
Герольд объявляет:
– Его величество, Хицедар де Рикеза, король Оровалле! Ее высочество, Лючера-Элиза де Рикеза, принцесса Оровалле!
Папенька берет меня за руку и поднимает ее на уровень плеча. Его ладонь такая же вспотевшая и дрожащая, как моя, но мы все-таки справляемся с проходом к алтарю, пока квартет наигрывает свадебный псалом на своих виолах. В конце прохода стоит мужчина, одетый в черное. Я вижу его нечетко, но он определенно не калека и не коротышка. И не толстяк.
Мы проходим мимо каменных колонн и дубовых скамей. Краем глаза я замечаю одну даму, мазок голубого цвета. Я замечаю ее потому, что она наклоняется и шепчет что-то, когда я прохожу мимо. Ее собеседник хихикает. Я сразу же краснею. К тому моменту, как я подхожу к моему высокому жениху, я молю об оспинах на его лице.
Папенька отдает мою скользкую руку мужчине в черном. Его ладонь большая, больше, чем папенькина, и он сжимает ее с равнодушным спокойствием, как будто моя рука на ощупь не напоминает мокрую дохлую рыбу. Мне хочется вырвать пальцы и, может быть, вытереть их о платье.
Сзади слышится эхо всхлипываний; без сомнений, это леди Аньяхи, у нее глаза на мокром месте с самого момента помолвки. Передо мной священник разводит трели о женитьбе, используя классический язык. Мне нравится этот язык с его певучими гласными, его звуки приятно произносить, но сейчас я не думаю об этом.
Есть вещи, которые я отказывалась решать с тех пор, как объявили о помолвке. Вещи, которые я откладывала, занимаясь учебой, вышиванием и поеданием выпечки. И вот, стоя здесь в своем свадебном платье, с рукой в мертвой хватке этого высокого незнакомца, я думаю о них, и мое сердце грохочет.
Завтра я отправлюсь в пустынную страну Джойя Д'Арена, чтобы стать ее королевой. Я оставлю дерево жакаранды за окном моей спальни цвести лиловыми цветами без меня. Я покину расписные стены своей комнаты и журчащие фонтанчики ради тысячелетнего замка. Я оставлю молодой живой народ и отправлюсь в страну, напоминающую мне огромного зверя, выжженную солнцем, с закостенелыми традициями, из-за которых мои предки ее и покинули в свое время. Мне не хватает смелости спросить папеньку или Алодию, почему они так решили. Я боюсь услышать, что они просто хотят избавиться от меня.
Но самое страшное то, что мне предстоит стать чьей-то женой.
Я говорю на трех языках. Я практически наизусть знаю «Войну прекрасную» и Священный текст. Я могу вышить подол платья за два дня. Но я чувствую себя маленькой девочкой.
Хуана-Алодия всегда любила дворцовые делишки. Это она объезжает страну верхом, руководит двором вместе с папенькой и очаровывает знать. Я ничего не знаю об этих взрослых женских штучках. А сегодня ночью… Я все еще не могу думать о сегодняшней ночи.
Вот бы мама была жива.
Священник объявляет нас мужем и женой перед лицом Бога, короля Оровалле и Золотой знати. Он опрыскивает нас святой водой, добытой из подземного озера, и затем поворачивает лицом друг к другу, говоря что-то о моей вуали. Я поворачиваюсь к своему новоиспеченному мужу. Мои щеки горят; они точно будут все в пятнах и блестящими от пота, когда он поднимет вуаль с моего лица.
Он отпускает мою руку. Я сжимаю ее другой рукой, чтобы не вытереть непроизвольно о платье. Я вижу его пальцы на кайме моей вуали. Они смуглые и большие с короткими, чистыми ногтями. Не похожи на руки школяра или руки магистра Геральдо. Он поднимает вуаль, и я моргаю, когда прохладный ветер овевает мои щеки. Я смотрю на лицо своего мужа, на черные ниспадающие волосы, на его карие глаза, теплее, чем корица, и на губы, такие же мужественные, как и его пальцы.
Что-то пробегает по его чертам лица. Нервозность? Разочарование? Но затем он улыбается мне – не жалкой и не голодной улыбкой, а дружелюбно, – и я слегка ахаю, мое сердце наполняется беспомощным теплом.
Король Алехандро де Вега – самый красивый человек, которого я когда-либо видела.
Я должна улыбнуться в ответ, но мои щеки мне не повинуются. Он наклоняется ко мне, и его губы прикасаются к моим – целомудренный и нежный поцелуй. Большим пальцем он слегка гладит мою щеку и шепчет так тихо, что могу слышать только я:
– Приятно познакомиться, Лючера-Элиза.
Тарелки с едой покрывают длинный стол. Мы сидим бок о бок на скамье, и наконец-то у меня есть какое-то занятие, помимо попыток избежать его взгляда. Наши плечи соприкасаются, когда я тянусь за кальмаром или бокалом вина. Я быстро жую, на ходу выбирая – зеленые чили, фаршированные сыром, или рубленая свинина под соусом из грецких орехов? Перед нами, на нижнем этаже, с кубками в руках кружится Золотая знать. Хуана-Алодия среди них, стройная и улыбающаяся. Они запросто смеются с ней. Я замечаю быстрые взгляды, которые бросают на мужчину рядом со мной. Почему они не подходят, чтобы представиться? Это не похоже на Золотую знать – упускать возможность обаять короля.
Я чувствую его взгляд на себе. Он только что наблюдал, как я засовываю в рот жареные анчоусы. Это меня смущает, но я не могу не обернуться, чтобы встретиться с ним взглядом.
Алехандро по-прежнему дружелюбно улыбается.
– Любишь рыбу?
С набитым ртом я произношу:
– Угу.
Его улыбка становится шире. У него красивые зубы.
– Я тоже.
Он протягивает руку и кладет в рот анчоус. Он жует и смотрит на меня, вокруг глаз собираются морщинки.
– Нам много чего нужно обсудить, тебе и мне, – говорит он тихим голосом, не проглотив еще свою рыбу.
Я сглатываю и киваю. Эти слова должны бы напугать меня. Но нет, напротив, радость разливается у меня в животе, потому что король Джойи Д'Арена думает, что я тот человек, с которым можно что-то обсуждать.
Банкет проходит слишком быстро. Мы немного разговариваем, но в основном я тупо молчу, потому что все, что я могу, это смотреть на его губы, пока они двигаются, и слушать его голос.
Он спрашивает о моем обучении. Я выбалтываю ему о моей столетней копии «Войны прекрасной». В его глазах вспыхивает интерес, когда он говорит:
– Да, твоя сестрица говорила мне, что ты сведуща в искусстве войны.
Даже не знаю, что сказать на это. Я не хочу говорить о Хуане-Алодии, я понимаю, как нелепо выгляжу – похожая на сосиску невеста-дитя, которая ни разу жизни не взбиралась на лошадь и использовала кинжал только для резки мяса. И все же меня завораживает война, и в истории своей страны я изучила каждое столкновение.
Тишина повисает над столпившимися дворянами. Я смотрю туда, куда смотрят все они – на небольшую деревянную сцену. Музыканты ушли – а я не помню, как стихли виолы, – и на их месте стоят мой отец и сестра. Обнаженной рукой с бронзового цвета кожей она поднимает кубок и произносит чистым звонким голосом:
– Сегодня мы стали свидетелями нового союза между Джойей Д'Арена и Оровалле. Да благословит Господь этот союз миром и пониманием, процветанием, красотой и, – она широко улыбается, – многими, многими детьми!
Весь зал взрывается смехом, будто это было самое остроумное благословление в мире. Мои щеки горят, и я ненавижу свою сестру сильнее, чем когда-либо.
– А сейчас пришло время пожелать счастливой парочке спокойной ночи, – продолжает она. Я была на тысяче свадеб. И все же я подпрыгиваю, когда леди Аньяхи сжимает мое плечо. С ней явилась стайка слуг, одетых в белое, с венками из бумажных цветов, чтобы проводить нас в супружеские покои.
Мы встаем, я и король, хотя я не понимаю как, так как мои затекшие ноги гудят. Мои запястья онемели, сердце бешено стучит. О боже. Я не знаю, что делать. Я быстро моргаю, чтобы не заплакать.
Слуги, хихикая и ухмыляясь, окружают нас и ведут из банкетного зала, а Золотая знать кричит вдогонку благословения. Я ловлю взгляд своего мужа. В первый раз с тех пор, как он поднял вуаль с моего лица, он избегает моего взгляда.