ЧАСТЬ I
Хроники Вернье
Я вырос в роскоши. И не собираюсь испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. В конце концов, человек не властен над собственным происхождением. Не могу я пожаловаться и на детство, проведенное в холе и неге, в окружении многочисленных слуг и прекрасных наставников, пестовавших мой неистощимо любознательный, одаренный ум. Здесь не будет ни повести о превратностях моей юности, ни саги о борьбе с коварством и несправедливостью мира. Я родился в богатой семье, принадлежащей к знатному роду, получил великолепное образование. После чего благодаря связям отца без труда поступил на придворную службу. И хотя преданные читатели знают, что в моей жизни хватало горя и боли, за тридцать шесть лет, предшествовавших этому рассказу, ни разу не пришлось мне утруждать свои руки. О, если бы заранее знать, что путешествие в земли Объединенного Королевства, где я намеревался заняться изучением правдивой и полной истории тех ужасных, но завораживающих мест, заставит меня познать тяжкий труд, унижения, страдания и упадок! Не сомневайтесь, друзья, я бы охотнее предпочел прыгнуть за борт и по бурному, кишащему акулами морю вплавь вернуться домой.
В тот самый день, когда я решился начать свой рассказ, я познал боль. Мне довелось усвоить урок, преподанный кнутом и дубиной, почувствовать металлический вкус собственной крови, струя которой уносит выбитые зубы и желание сопротивляться. В тот день я научился быть рабом. Так они меня звали, да я им и был, потому что, невзирая на благоглупости, которые вы могли обо мне прочитать или услышать, геройство – не моя стезя.
Воларский генерал, как и его жена – моя новая хозяйка, – оказался моложе, чем я ожидал.
– Не очень-то похож на ученого, сердечко мое, – задумчиво протянул он, разглядывая меня из глубин своего мягкого кресла. – Слишком желторот.
Он сидел, развалясь, в своих черно-красных шелковых одеждах, длинноногий, длиннорукий, мускулистый – каким и полагается быть воину, добившемуся определенного успеха. Что меня удивило, так это полное отсутствие шрамов на его бледной коже. Даже лицо было совершенно гладким и чистым. К тому времени я уже успел повидать немало воителей разных народов, но никогда не встречал солдата без единого шрама.
– Глаза только какие-то колючие, – продолжал генерал, поймав мой внимательный взгляд.
Я тут же потупился, предчувствуя удар кнута или неминуемые кандалы. В первый же день моего рабства я видел, как с пленного сержанта королевской гвардии заживо содрали кожу, а затем выпотрошили, и все это только за то, что он косо поглядел на младшего офицера вольной конницы. Такие уроки усваиваешь быстро.
– Мой благородный муж, – ответила генералу жена своим резким, хорошо поставленным голосом. – Позвольте вам представить Вернье Алише Сомерена, придворного хрониста его императорского величества Алюрана Макстора Сельсуса.
– Да неужели? Это действительно он, сердечко мое? – Генерал, похоже, искренне заинтересовался мной, впервые с момента моего появления в этой великолепно обставленной каюте.
Для корабля помещение было просто огромным, повсюду ковры, гобелены, столики, сплошь уставленные вазами с фруктами и кувшинами с вином. Если бы не легкое покачивание этого громадного военного корабля, можно было вообразить, что находишься во дворце. Генерал встал, подошел ко мне и пытливо взглянул мне в лицо.
– Это ты – автор «Песней золота и праха»? Летописец Великой войны Спасения? – Он придвинулся еще ближе и понюхал меня, крылья его носа дернулись от отвращения. – Как по мне, так воняет он не лучше прочих альпиранских собак. И взгляд, повторюсь, слишком наглый.
Он отошел назад, лениво махнув надзирателю, который нанес мне давно ожидавшийся удар: один-единственный тяжелый удар по спине плетью, вернее, ее рукояткой из слоновой кости. Удар хорошо рассчитанный, что выдавало немалую практику. Я изо всех сил сжал зубы, подавляя крик боли. Крики расценивались здесь как болтовня, а раскрывать рот без позволения было смертельно опасно.
– Супруг мой, прошу вас! – В голосе генеральской жены прозвучало раздражение. – Этот невольник дорого стоит.
– Не сомневаюсь. – Генерал протянул руку, и раб суетливо наполнил его кубок вином. – Не волнуйтесь, моя благородная супруга. Уверяю вас, его острый язык и руки останутся в целости и сохранности. Ведь без них он был бы бесполезен, не так ли? Ну, борзописец, что ты забыл в нашей свежезавоеванной провинции, м-м-м?
– Я прибыл сюда ради изучения современной истории, хозяин, – поспешно, ибо малейшее промедление всегда наказуемо, ответил я, смаргивая предательскую слезу.
– Великолепно. Я всегда был большим твоим поклонником, не правда ли, сердечко мое?
– Конечно, супруг мой. Вы же тоже ученый.
Когда она произносила это слово – «ученый», что-то такое проскользнуло в ее тоне, едва заметное, но достаточно очевидное. Презрение, догадался я. Значит, она не питает большого уважения к своему мужу. И, несмотря на это, дарит меня ему. Немного помолчав, генерал заговорил с легкой досадой в голосе. Похоже, заметил оскорбление, но предпочел стерпеть. Кому же на самом деле здесь принадлежит власть?
– И о чем же она? – осведомился у меня генерал. – Ну, эта твоя современная история?
– Об Объединенном Королевстве, хозяин.
– Да ну? Получается, мы оказали тебе услугу? – хохотнул он, весьма довольный собственной шуткой. – Написали за тебя последнюю главу. – Он снова засмеялся, отпил вина и удовлетворенно приподнял брови. – Совсем неплохое. Секретарь, пиши. – Стоявший в углу лысый раб шагнул вперед, держа наготове перо и пергамент. – Приказываю разведывательным отрядам не трогать виноградники. Сократить вдвое квоту рабов для винодельческих областей. Ремесло должно быть поддержано во фьефе… – Он замолчал, вопросительно поглядев на меня.
– В Кумбраэле, хозяин, – сказал я.
– Точно, в Кумбраэле. Не слишком-то благозвучное название. По возвращении надо будет предложить на Совете переименовать тут все в этой провинции.
– Для этого нужно самому стать советником, мой благородный муж, – заметила жена. На этот раз издевки в ее голосе не чувствовалось, но я заметил, как генерал утопил в кубке полный ярости взгляд.
– Что бы я делал без ваших напоминаний об этом, Форнелла? – пробормотал он. – Итак, историк, скажи, где именно мы имели удовольствие принять тебя в нашу семью?
– Я путешествовал с королевской гвардией, хозяин. Король Мальций позволил мне сопровождать его войско, направлявшееся в Кумбраэль.
– То есть ты тоже там был? И стал свидетелем моей победы?
Я с трудом подавил моментально восставший передо мной сонм адских образов и звуков, которые преследовали меня по ночам с того самого дня.
– Да, хозяин.
– Похоже, Форнелла, ваш подарок имеет куда бóльшую ценность, чем вы рассчитывали. – Генерал щелкнул пальцами, подзывая секретаря. – Перо, пергамент и каюту для историка. Но не слишком уютную, нечего ему клевать носом, вместо того чтобы записывать, без сомнения, самую красноречивую и волнующую хронику моей первой серьезной победы в этой войне. – Он вновь приблизился ко мне, на сей раз умильно улыбаясь, как ребенок перед новой игрушкой. – Я собираюсь почитать ее завтра утром. Если мне это не удастся, выколю тебе глаз.
Руки болели, спина затекла от долгого сидения в три погибели за пожалованным мне коротконогим столом. Моя убогая невольничья роба была сплошь заляпана чернилами, перед глазами все плыло от усталости. Никогда прежде не писал я столько слов за такое короткое время. Пол каюты усеивали листы пергамента, покрытые моими попытками, зачастую неуклюжими, смастерить ложь, которую хотел получить от меня генерал. Славная победа! На том поле не было ничего славного. Были страх, боль, кровавое месиво, воняющее дерьмом и смертью, но никак не слава. Естественно, генерал это прекрасно знал: в конце концов, именно он являлся причиной поражения королевской гвардии. Но мне было приказано измыслить ложь, и послушный раб, которым я стал, принялся за дело со всей сноровкой, какую только смог проявить.
Где-то в полночь меня сморил сон. Я провалился в кошмар, вызванный воспоминаниями о том ужасном дне… Лицо полководца, понявшего, что поражение неизбежно, мрачная решимость, с которой он выхватил меч и поскакал на воларские ряды, где и был сражен куритаями, не успев нанести ни одного удара…
Меня разбудил громкий стук. Едва я кое-как поднялся на ноги, как дверь распахнулась, и вошел раб с подносом хлеба и винограда. Там был еще маленький кувшинчик с вином. Поставив все это на стол, он молча удалился.
– Я подумала, что ты голоден.
Я опасливо посмотрел в глаза генеральской жене, стоявшей в дверном проеме. Она была в платье из красного шелка, расшитого золотой нитью. В нем эта женщина казалась выше. Я опустил взгляд.
– Благодарю, хозяйка.
Она вошла, прикрыв за собой дверь, оглядела листы пергамента, заполненные моими лихорадочными строчками.
– Закончил?
– Да, хозяйка.
– Написано на воларском. – Она подняла один лист.
– Я полагал, что хозяин хочет именно этого, хозяйка.
– Твое предположение верно. – Она слегка нахмурилась, прочитав несколько строк. – Прекрасный стиль. Мой муж умрет от зависти. Он пишет стихи, знаешь ли. Если тебе совсем уж не повезет, он сам тебе их почитает. Это все равно что слушать кряканье простуженной утки. – Она отложила лист. – Многие именитые воларские ученые будут пристыжены, сравнивая себя с тобой.
– Вы очень добры, хозяйка.
– Ничуть, всего лишь правдива. Правда – это мое оружие. – Она помолчала и начала читать вслух: – «По глупости своей командир королевской гвардии сильно недооценил коварство противников. Он применил незатейливую стратегию в попытке вовлечь воларский центр в битву. Конница же его дерзнула ударить им во фланги. Не принял в расчет он, что имеет дело с искуснейшим тактиком, генералом Рекларом Токревом, предвидевшим все неловкие маневры врага…» – Она посмотрела на меня, приподняв бровь. – Да, ты действительно хорошо понимаешь аудиторию.
– Безмерно счастлив, что угодил вам, хозяйка.
– Угодил мне? Ну, это вряд ли. Зато наверняка угодил этому тупице, моему благородному супругу. Будь уверен, завтра же эти писульки будут отосланы в империю на самом быстром корабле с повелением сделать тысячу копий для немедленного распространения. – Она отшвырнула пергамент. – Скажи мне теперь, и я требую, чтобы ты отвечал честно: как получилось, что королевская гвардия потерпела поражение от его руки?
Я сглотнул подступивший к горлу комок. Женщина приказывает говорить правду, но после того, как эта самая правда окажется в супружеской постели, на что мне останется рассчитывать?
– Хозяйка, я, может быть, использовал излишне цветистые выражения…
– Говори правду, я требую! – Ее тон вновь сделался резким и повелительным: она владела рабами всю свою жизнь.
– Королевская гвардия пала, раздавленная превосходящим числом противника и предательством в своих рядах. Они бились отважно, но силы оказались неравны.
– Понимаю. Ты тоже сражался?
Я?! Когда исход сражения стал очевиден, я исхлестал своего коня до крови, надеясь спастись в тылу. Только вот никакого тыла я не нашел. Повсюду были воларцы, они убивали всех подряд. Найдя подходящую груду тел, я спрятался под ними и выполз только в темноте, чтобы тут же быть схваченным охотниками за рабами. Они знали свое дело и хотели сразу определить истинную стоимость каждого пленника. Моя ценность стала им понятна после того, как с первым же ударом из меня выбили мое настоящее имя. Эта женщина купила меня на привале, выдернув из закованной в цепи шевелящейся толпы пленников. По-видимому, у воларцев был приказ оповещать ее обо всех попавших в плен ученых. Судя по размерам кошелька, переданного надсмотрщику, я показался ей ценной добычей.
– Я не воин, хозяйка.
– Надеюсь. Я купила тебя отнюдь не ради твоей воинской доблести. – Она встала и несколько мгновений молча смотрела на меня. – Ты хорошо скрываешь свои чувства, но я вижу тебя насквозь, лорд Вернье. Ты нас ненавидишь. Ты подчинился после побоев, но ненависть все еще там, внутри, словно сухой трут, только и ждущий искры.
Я не отрывал взгляд от пола, сосредоточившись на узорах деревянной обшивки. Но ладони у меня вспотели. Она властно приподняла мое лицо за подбородок. Я закрыл глаза и постарался сдержать стон ужаса, когда она поцеловала меня, едва коснувшись губами.
– Утром, – сказала она, – он пожелает, чтобы ты стал свидетелем последнего штурма города, они уже пробили крепостные стены. Твоя хроника должна вызывать ужас, понимаешь? Воларцы склонны приукрашивать рассказы о побоищах.
– Я вас понял, хозяйка.
– Отлично. – Она открыла дверь. – Немного удачи – и с сидением в этих болотах будет покончено. Я бы хотела, чтобы ты взглянул на мою библиотеку в Воларе. Там десять тысяч томов. Некоторые настолько древние, что никто уже не может их прочесть. Как тебе мое предложение?
– Замечательно, хозяйка.
Женщина усмехнулась и, не говоря больше ни слова, покинула каюту.
Некоторое время я стоял, таращась на закрытую дверь и позабыв про еду на столе, несмотря на урчание в пустом желудке. Мои ладони уже не потели. Да, сухой трут ждал искры.