В таверне было душно и пахло обычно – мужским потом, лошадьми, пролитым элем, жареным луком, старой соломой… и войной. Привычный запах для того, кто несколько лет подряд дышал только смесью этих ароматов, лишь иногда разбавляемых запахом кожи, металла, крови. Легко ли от такой вони потерять сознание, благородные дамы не знают – ни одна порядочная женщина не переступит порога сего заведения. Что я здесь делаю? А кто вам сказал, что я – порядочная женщина?
Нет, я не шлюха, хотя и эти девицы тоже тут присутствуют. Вон, две из них вертятся среди сидящих мужчин. Одна только что покинула общий зал вместе со случайным кавалером. Ко мне они не подходят даже для того, чтобы дружески поболтать. Я ведь не шлюха – я намного хуже. От таких, как я, отворачиваются, их не замечают, уважают за глаза, а в глаза готовы даже проклясть.
Народа сегодня много, и посетителей, и клиентов. Это не одно и то же. Таверна «Кровавая Мари» – пожалуй, самое известное заведение в городе. Здесь издавна собираются наемники всех мастей – от наемных убийц до тех, кто в свое время продали свои мечи и щиты королю и ушли воевать за звонкую монету. Перед войной именно тут вербовали новичков. После войны здесь собираются те, кто уцелел, и предаются воспоминаниям, обильно заливая вином и горькие и сладкие моменты. Мне тоже есть что вспомнить, только вот никто не спешит разделить со мной эти воспоминания.
Вон, кстати, сдвинув вместе два стола, пирует одна компания. Некоторых я знаю – они, помнится, дружески кивнули мне у входа, но к себе не пригласили. А как же! Я ведь женщина! Во время войны они об этом не вспоминали, зато в мирное время сразу все расставили по своим местам…
…Не могу! Страшно! Страшно в первый раз! Одно дело – рубить манекены, набитые соломой, пусть даже на них надеты трофейные шлемы и порубленные панцири. И совсем другое – держать строй, когда на тебя несутся не манекены, а живые люди. Конная лава – это страшно. Закованные в броню тяжелые рыцарские кони приучены бить копытами. Копья у всадников опущены на уровень груди стоящего в строю человека. Нас учили уворачиваться от копий, но опять-таки на манекенах. Манекенов было всего две штуки – требовалось лишь пробежать между ними и не попасть под удар мешка с песком. А здесь…
Конная лава все ближе. У меня по ноге что-то течет. Догадалась что. Как же страшно! Крепко зажмурилась. Меня поставили во второй ряд – появился хоть какой-то шанс уцелеть или хотя бы прожить лишнюю секунду.
Сшиблись! Копье скользнуло по лошадиной груди, не причинив коню вреда. Это уже потом я поняла, что от страха просто слишком рано разжала пальцы. Тяжелый рыцарь влетел в наш строй. Копыта уже смяли кого-то из пехоты. Копья, щиты, мечи, крики… Привстав на стременах, всадник рубанул сверху вниз. Рядом – еще и еще всадники. Не всем так повезло – под некоторыми убили коней. Живые и мертвые – все вперемешку. Первых трех рядов как не бывало. Сплошное месиво из мертвых, умирающих и немногих живых, которые все еще пытались прорваться к своим. А конники все скакали и скакали. По трупам идти нелегко, лава замедляет бег, и рыцари вязли в строю.
Я осталась одна? Нет, был еще кто-то. Кажется, это мне крикнули: «Дура, дерись!» А как?
Присев, тут же вскочила. Какой-то всадник резко осадил коня. Что, не ожидал? Ударила наотмашь по лошади – по человеку пока было страшно. Меч скользнул по нагруднику, задел коня. Тот коротко заржал и, шарахнувшись, помешал рыцарю попасть в меня. Второй удар по мечу. Сбила клинок в сторону – и тут же вспомнились слова наставника: «Бей по ногам! Только не в бедро, а ниже! Колено, голень, стопа…»
Ударила… Попала! Рыцарь накренился в бок, но еще держался и даже пытался отмахиваться. Не нравится? Вот тебе еще! На сей раз по руке. Третий удар достался лошади. Она шарахнулась, и от резкого рывка всадник стал падать, еще продолжая цепляться за узду. Ударила, торопясь, по боку, по спине, по ногам – куда угодно, лишь бы не по голове. Боялась смотреть на лицо, хотя и знала, что под шлемом с опущенным забралом его не видно.
Рыцарь уже перестал шевелиться, но я ударила еще несколько раз – никак не могла остановиться. Лишь потом осознала, что произошло, попятилась, едва не выронив меч, смеясь и плача одновременно. Я убила человека. Мой первый… Вот и все.
Нет, еще не все. Конная лава схлынула, но бой еще шел. Задние ряды остановили-таки рыцарей. Те увязли в месиве живых и мертвых людей, но живых пока еще было больше. Побежала туда. Мне стало не так страшно.
В том первом бою наших, новобранцев, полегла, считай, половина. Командиры рассудили здраво – зачем ставить на передний край ветеранов и рисковать опытными воинами, каждый из которых в бою стоит трех-четырех неопытных бойцов? Уж лучше пожертвовать новичками. Свое дело они в любом случае сделают – остановят конницу и подадут опытным воякам остатки вражеского войска тепленькими. А кто выживет – те и есть самые настоящие бойцы, достойные того, чтобы стать ветеранами. Помню, все тогда удивились, что выжила – я. Одна из всего десятка. Потом меня новый десятник выделял и ставил в пример новобранцам – дескать, учитесь, даже какая-то девчонка выжила, вот и у вас все должно получиться. И новички жадно смотрели мне в рот – а каково там, в настоящем бою?
Да, было время! А теперь…
Теперь война закончилась. И наемники, те, кто выжил, подались кто куда. У кого был дом – вернулись домой с деньгами и трофеями. А кому больше нравилось воевать, остались. И день-деньской сидели в «Кровавой Мари». Те, кто хотел недорого купить «меч» или «кинжал», знали это место и частенько наведывались за живым товаром.
Ко мне не подходили. Не только потому, что я – женщина. Просто я… не такая, как все.
…Мне больно сюда приходить. Больно и тяжело сидеть вот тут, в углу, над своей кружкой пива и миской простой «ветеранской» каши. Это такая же перловка, какую нам варили на фронте, только в этой иногда, кроме лука, попадаются и другие овощи. Хозяин, видимо, считает, что отдает нам таким вот странным образом дань уважения – дескать, и мы помним. А я этой перловки на две жизни вперед наелась, от одного вида тошнить начинает. Но не ходить в таверну не могу. Все-таки привыкла к этим запахам, к этим голосам, к прорывающемуся через каждое слово мату. Сама такая – Яница на меня сердится, говорит, что пора переучиваться, то и дело поправляет, как маленькую. А я не могу… И прихожу сюда просто отдохнуть душой – в том числе и от жалостливо-брезгливых взглядов, за которыми иной раз проглядывает откровенная ненависть. Здесь на меня тоже посматривают с жалостью, но – уважительной. Здесь я все-таки ветеран. Хоть и не самый желанный. Здесь мне кивают здороваясь те, кто на улице, часом раньше или позже, пройдет и не заметит, а то еще и начнет поддакивать идущей рядом супружнице: «Да-да! И как она так может? Кому она нужна!»
…Нет, не буду думать об этом! Вон уже слеза в пиво упала!
Пиво, кстати, в «Кровавой Мари» подают отменное. И бесплатное – всем ветеранам без разбора, в любых количествах. А по выходным еще и кормят просто так. Хозяин занимается благотворительностью не только от широты душевной – тут бывшие наемники частенько находят себе клиентов. А процент с контракта всегда идет ему. Вот и приманивает тех, кому не по душе мирная жизнь, кто просто к ней не привык. Или не хочет привыкать.
Война кончилась совсем недавно. Еще только-только делают свои первые шаги детишки, зачатые после нее вернувшимися отцами. Еще не все вдовы перестали ждать и надеяться. Еще не все разрушенные города восстановлены, и в деревнях полным-полно опустевших хат. А на полях кое-где еще можно найти непогребенные останки людей и лошадей. Все ценное с павших давно поснимали, вороны и одичавшие собаки объели мясо с костей. Уцелевшие селяне хоронят их понемногу, очищая поля для пашни. Страна восстанавливается. Но не все раны заживут. Моя как раз такая.
Я сижу в таверне «Кровавая Мари», цежу свое бесплатное «ветеранское» пиво и смотрю по сторонам. Зачем я здесь? Чужая и этому миру – ибо женщина, и другому – ибо воин. А ответ самый простой: я хочу продать свой меч.
Тяжело жить мужчине, у которого нет сына. Можно сколько угодно твердить, что любишь дочерей, всех пятерых, но ржавеет на стене дедовский клинок, который некому передать по наследству. И рук порой не хватает. Несколько наемных работников и кое-какая прислуга не в счет – есть дела, которые чужим не доверишь. Еще горше, когда сыновья рождаются – и умирают вскоре после рождения. Два братика было у меня – один так и родился мертвым, его задушила пуповина, а другой прожил всего два месяца. Мама убивалась, особенно по младшенькому, к которому успела привыкнуть. А отец как-то сразу постарел лет на десять.
Тогда я и начала учиться владеть мечом. Тайком, на заднем дворе. Нашла палку, подсматривала за соседскими мальчишками, сама училась махать ею из стороны в сторону, колотила до изнеможения старое сухое дерево на задворках.
Там меня один раз и застали мальчишки. Накинулись скопом, начали бить – как же, девчонка в штаны нарядилась! Я со злости палкой своей всех и отлупила. Била, не глядя, куда и как бью.
Дошло до отца. И меня, и моих обидчиков, в равной мере избитых – все же я была одна против всех! – поставили перед ним. Всех велел высечь. А когда я отлежалась, сам начал меня учить. На том же заднем дворе. Только вместо палки дал деревянный меч как оруженосцу…
Мы, кстати, из рода потомственной шляхты, имеем землю и герб. Прадед был одним из оруженосцев короля, но на большее у него не хватило денег и сил. А мог бы и выше подняться – не захотел. Вместо этого женился, родил сыновей. Потом пошли внуки, укрепили род… Только с правнуками не повезло. Один внук ушел в купеческое сословие, другой подался в монахи, еще один до сей поры не женат, хотя наполовину седой. Только у двух других имелись дети – два сына у одного и пять дочерей у другого, моего отца. Но те мальчишки еще мелкие совсем, а я была девицей рослой – в десять лет могла сойти за тринадцатилетнюю. Имелась еще и дальняя родня – если всех собрать, в доме станет не протолкнуться. Но по каким краям разбросала их жизнь – не знаю.
Мать сначала ворчала и ругалась на отца – мол, старшую дочь мне портишь. Но он как-то раз сказал в ответ на ее слова: «Был бы сын – не возился бы с Дануськой!» – и она замолчала. А когда началась война, отец сам снял со стены прадедов меч, тот самый, который когда-то предку пожаловал король, и отдал мне.
Восемь лет минуло с того дня. Восемь не самых сладких лет.
И вот я собралась продать прадедов меч. А что? Жить-то на что-то надо! Хотя бы скопить денег, чтобы вернуться к родителям. На коня мне не влезть, значит, надо искать торговый караван, идущий в нужную сторону, и платить за проезд. Караваны ходят редко – после войны на дорогах полным-полно мародеров, и купцы опасаются в одиночку пускаться в опасные поездки. Товары дороги, риск велик, и просто так возить пассажирку никто не станет. Да и Янице за полгода уже не плачено. Лекарка, конечно, добрая, молчит и терпит, да мне все равно неудобно быть обузой. Я ведь ни на какую серьезную работу не гожусь. Даже ткать не сяду – не получается. Так, по дому ковылять, травы лекарственные в ступке толочь да бинты отстирывать. У городского врача работы много, без подмоги не обойтись.
Компания за соседним столом разошлась не на шутку. Я прислушалась – громко, до хрипоты, перебивая друг друга, спорили два ветерана:
– Ты за кого меня держишь? Я кровь проливал!
– А, думаешь, я не лил? Я, может, больше твоего ее пролил… Ты на мои шрамы глянь!
– А ты вот это видел? – Рубаха задралась вверх, и открылись застарелые рубцы. – Чтобы я после такого…
– Кишка, стало быть, тонка?
– Да уж не тоньше твоей! Тоже мне, хорош – других подбиваешь, а сам не идешь!
– Ты знаешь, почему!
– Вот и я по тому же! А трусом меня звать не смей!
Остальные либо поддакивали им, либо просто ждали, чем кончится спор. Присмотревшись, я заметила, что за столиком сидит клиент – мужчина в скромном темном, но явно добротном кафтане. Сидел он ко мне спиной, ни возраста, ни звания не различить. Но, судя по спускающимся на плечи волосам, по-благородному подстриженным и уложенным волнами, по их чистому русому цвету, по тому, как напряглась его спина, он еще был молод. И явно не беден. И это перед ним сейчас разыгрывалось представление – чтобы не скупился на награду, а сразу понял, что имеет дело с серьезными людьми, которые не станут тратить свое время из-за пары серебряных грошей.
Он сидел ко мне спиной. Вот мелькнула рука – не грубая мужская ладонь, но и не изнеженная женская с тонкими пальчиками. Рука как рука. С длинными пальцами, на которых, вопреки общепринятому, не было ни одного перстня. И как я не заметила, когда он вошел? Впрочем, мне-то какое дело?
– Так вы можете помочь моему другу?