Уважаемые читатели! Скачать книгу для ознакомления в электроном виде вы можете бесплатно у нас с сайта и купить в бумажном виде в интернет-магазинах Озон, и Read.ru Приятного прочтения!
Каждый из них всегда подозревал, что он — особенный. Темнокожая художница Ундина рисует загадочных бабочек, оживающих под ее взглядом, индеец со странным именем Нике видит ореолы вокруг людей, предвещающие смерть, а Моргана, амбициозная красавица, боится даже думать о том, что за сущность живет внутри ее и рвется наружу. Только на «Кольце огня», удивительной вечеринке в канун летнего солнцестояния, под пологом дикого леса, эти трое узнают, кто они такие на самом деле, чья кровь течет в их жилах и ради чего переплелись их судьбы.
Перевод: Н. Каляева Издательство: Эксмо, Домино Формат: FB2
Всем, кто странствовал
Так быстро исчезает все, что ярко. Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»[Перевод М.Лозинского]
I ЛЕТЯЩИЕ НА ОГОНЬ
ГЛАВА 1
Ундина Мейсон ненавидела бабочек. Правда, не всех, а только оранжевых. А если еще точнее, она ненавидела тех оранжевых бабочек, которые были нарисованы на синем потолке ее комнаты, и на которых она смотрела каждый раз, когда просыпалась. Ей казалось, что они шевелятся. Точно — вот одна шевельнулась, Ундина готова была в этом поклясться. На тельце насекомого сидела голова женщины, и эта женщина пристально смотрела на девушку — без злобы, но строго и внимательно, словно изучая. Потом бабочка проползла по потолку и улетела. — Ундина! Это, наверное, Ральф. Девушка прижала пальцы к векам. Все, что было оранжевым, стало синим, а все синее — оранжевым. Такое явление называется послеобразом — об этом рассказывал Рафаэль Инман, преподаватель на летних занятиях по рисованию. Послеобраз возникает, если долго смотришь на что-нибудь, а потом закрываешь глаза. И это явление только подкрепляло давнюю убежденность Ундины, что лишь часть окружающего мира принадлежит реальности, а часть — ее воображению. В конце концов, та бабочка только что взяла и слетела с рисунка на потолке! В настоящем, внешнем мире такого не могло быть. Где-то в глубине души Ундина знала, что происходящее в действительности не важно. Важно лишь то, что она видит. Мир послеобразов тоже настоящий, просто другой, более яркий и мимолетный. Она прижимала пальцы к векам до тех пор, пока глаза не заболели и перед ними не поплыли звезды. Тельца бабочек были похожи на сигары, к которым с двух сторон прилепили по оранжевому яйцу, и Ундина чувствовала растерянность, когда смотрела на эту нелепую, по-детски неумелую мазню. Нарисовала бабочек она сама, вместе с матерью, архитектором по профессии. Ундине тогда было восемь лет, и Триш Мейсон только что закончила обновлять их дом на Северо-Восточной Скайлер-стрит. Отец — Ральф Мейсон — поставил леса, и мать с дочерью рисовали, лежа на спине, так же как, в представлении Ундины, Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу. Они повязали головы платками, чтобы не испачкать краской волосы, и превратили весь потолок в буйные джунгли на фоне безветренной сини. Там они поселили пантеру, белоголового орлана, обезьянку, а углу притаилась крошечная белая мышь — Ундина решила, что пантере нужна компания. И все это было усеяно яркими пятнами оранжевых бабочек, рассевшихся в зелени листвы. — Tres Rousseau,[Весьма похоже на Руссо (фр.). Имеется в виду французский живописец Анри Руссо, художник-дилетант, для стиля которого характерно использование насыщенных цветов и изображение наивных фантастических пейзажей, воображаемых джунглей.] — сказала мать. Ундина не понимала, что это значит, но красивые слова ей нравились. Тогда она еще любила бабочек. — Ундина, вытряхивайся из постели, спускайся и помоги матери! Она взглянула на часы. Двенадцать минут одиннадцатого. Четверть часа назад Ральф Мейсон велел своей единственной дочери спуститься, чтобы уладить перед отъездом самые последние вопросы (к полудню Мейсонам полагалось уже быть в дороге), и ровно через три минуты отец закипит. Хотя на самом деле Ральф был не из тех, кто может бурно кипеть. Отец Ундины, человек мягкий, больше походил на ученого (каковым он на самом деле и являлся), чем на строгого родителя. Выйдя из себя, Ральф стучал разными предметами, например своей кружкой с кофе. Ундина прямо-таки видела, как он сейчас с грохотом припечатывает кружку к столу, словно говоря: «Имейте в виду, юная леди!» Она будет скучать по нему. Она будет скучать по Триш. Она даже будет скучать по Максу, но только не по его паршивому терьеру Айви, которого ей ежедневно приходилось выгуливать в парке, пока драгоценный младший братец занимался музыкой — он обучался игре на виолончели. И все это оттого, что Триш, Ральф и Макс переезжали в Чикаго. А Ундина — нет. И от этого она ненавидела бабочек еще больше. Четырнадцать минут одиннадцатого. Она натянула старый отцовский медицинский костюм и пошла вниз по лестнице.
* * *
— Итак, Эллен и Марк Харрисы живут в соседнем доме, ты знаешь, что всегда можешь позвонить им. А всего через месяц мы ждем тебя в Чикаго с первым визитом. Солнышко, ты уверена, что хочешь остаться? Обращаясь к дочери, Триш Мейсон глядела не на нее, а в окно гостиной — на веерный клен, молодая листва которого заостренными кончиками розово-красных листьев вонзалась в серебристое утреннее небо. Ундина знала, что мать плачет — Триш нередко плакала. Ундина же не плакала никогда. От грусти или обиды у нее только распухало горло и горели щеки, так что она чувствовала себя отвратительно, но глаза оставались сухими. В детстве Ундина экспериментировала с глазными каплями «Визин», просто чтобы почувствовать, каково это, когда слезы катятся у тебя по щекам, словно в кино. Но притворщица из нее была никудышная, да и нельзя же везде таскать с собой пузырек с каплями, будто юная токсикоманка, — в конце концов Ундина приобрела славу девочки, которая никогда не плачет. Товарищи по футбольной команде уважали ее за эту особенность, но саму Ундину это пугало. Однако она никому об этом не рассказывала и позволяла окружающим считать ее удивительно стойкой и твердой духом. Мама закрыла лицо руками. — Мы будем по тебе скучать. — Я знаю, — ответила Ундина и потянулась к ней через обеденный стол. Вот отчего плакала Триш: Мейсоны решили на год переехать в Чикаго. Доктор Мейсон — акушер, ставший пионером в области экстракорпорального оплодотворения, переквалифицировался в генетика и получил годовой грант на исследовательскую работу в чикагском филиале центра научных разработок «Зеликс лэбз», штаб-квартира которого располагалась в Портленде. Семья, то есть Триш и Макс, решила отправиться с ним. Триш, уроженка Среднего Запада, была рада сменить обстановку, кроме того, в Чикаго у нее имелись клиенты. А Макс, виолончелист, жаждал учиться в Спенсеровской консерватории. Ундина предпочла остаться и этим удивила родителей, хотя они давно привыкли к тому, что их единственная дочь отличается исключительным упрямством. Ундина заявила, что намерена окончить школу вместе со своими друзьями. Еще ей хотелось позаниматься у Рафаэля Инмана, легендарного портлендского художника, который вернулся из Нью-Йорка и преподавал теперь в Риде. Так оно обычно и бывало: семья направлялась в одну сторону, а Ундина — в другую. Она не знала, почему так получается. Просто получается, и все. Обручальное кольцо Триш, которому было двадцать лет — на три года больше, чем Ундине, — блеснуло на солнце. Ундина стиснула руку матери. — Сама-то уверена, что хочешь ехать? Триш вздохнула. — Нет. Но если б ты не была такой упертой и поехала с нами, было бы намного лучше. Ундина съежилась в деревянном кресле. — Ну, я ведь уже вам говорила. Не собираюсь ходить в какую-то дурацкую загородную школу в… как его там?.. Гленко?.. в последние год перед выпуском. Ундина прекрасно понимала, как ребячливо это звучит. Обычно она была разумнее, но сегодня… сегодня должна вести себя как капризница. Так им легче будет уехать. — Это не я надумала взять академический отпуск и на год отправиться в Чикаго, а отец. А вы с Максом решили ехать вместе с ним. Но моя жизнь здесь, мама. Помнишь? Мы все сидели вокруг этого стола, — Ундина постучала по темному дереву, и стук разнесся по комнате, — и мы проголосовали. Папа хотел получить грант, Макс сказал, что хочет жить в городе, где есть приличный симфонический оркестр, а ты хотела перебраться в Чикаго поближе к Нане и Вите, и тебе нравится этот нудный Гленко с этими его антикварными лавками… Триш, привыкшая к деловитости дочери, рассмеялась и закрыла ладонями узкое продолговатое лицо. Высокая и стройная, она выглядела, по мнению Ундины, лет на тридцать пять, хотя матери было уже почти пятьдесят. Седеть она начала совсем недавно, и белые пряди лежали на черных волосах, словно снег на темных ветках деревьев. — Эванстон, Ундина. Мы едем в Эванстон. Это не одно и то же. — О-о-о, я знаю, как все будет, — продолжала Ундина. — К моему приезду ты нарядишься в меховую шубу, и в поместье в Глен-как-его-там меня встретит дворецкий… Триш встала, чмокнула дочь в макушку и щипнула сзади за шею. — Возьму еще одну чашку кофе, эту я у Макса забрала. Ты еще будешь скучать по нему, мисс Мне-никто-не-нужен. — Ха! — Кофе выпьешь? — Ты же знаешь, я не пью «Старбакс». — Нет, ты только мороженое их трескаешь. — Так нечестно! Триш отозвалась с кухни: — Ну, детка, это уже твои проблемы. Ундина посмотрела через окно гостиной на клен на заднем дворе. Родители посадили его спустя несколько дней после того, как привезли Ундину из роддома, и называли его «детское дерево». Теперь он достиг своей максимальной высоты. За окном слегка моросило — начало лета в Портленде бывает дождливым, и ветки стали черными и скользкими. Это дерево выглядело странно — оно выросло низким и компактным, будто ему приходилось напрягать все силы, чтобы поддерживать длинные и тонкие ветви. Оно походило на саму Ундину, миниатюрную и изящную. У нее было золотисто-смуглое личико, яркие губы, небольшие руки и ноги, и сама она напоминала веерный клен, выросший среди семейства величавых сосен. А ее глаза… они были лиловыми, словно предгрозовое небо. У Ральфа и Триш глаза были карие, у Макса — тоже, но светлее. Но глаза Ундины — широко расставленные, обрамленные густыми ресницами — имели удивительный лиловый оттенок. Таким мог бы получиться плод любви Бейонс и Йоды.[Бейонс Ноулз — американская певица в стиле RNB; Йода — один из главных персонажей «Звездных войн», маленький глазастый джедай.] Доктор Мейсон даже не пытался никогда объяснить это отличие. — Солнышко. — Ральф тоже чмокнул дочку в макушку и поставил перед ней кружку с кофе. Зимой его коричневая кожа становилась светлее, и Ундине нравились веснушки, усеявшие его лицо, точно капли дождя на портлендских тротуарах. — Уже практически все собрано, куколка. — Спасибо, пап. Отец знал, что она не пьет кофе из «Старбакс», но он был забывчив, да и потом, кофе этим утром источал такой чудесный аромат. Ундина представила все будущие утра, когда по дому не станет больше разноситься запах сваренного отцом кофе, и, хоть и уверяла себя, что не поддастся слабости, почувствовала комок в горле. Она сделала глоток, чтобы избавиться от этого ощущения, и подняла взгляд. Костлявый палец отца обвивало кольцо от связки ключей. — Вот ключи: от машины, дома и гаража. Боже мой, я просто не могу поверить, что ты не едешь. Ты о маме подумала? — Ральф взял дочь за руку. — Ты точно решила? Грусть только придала Ундине уверенности. — Если я хочу действительно научиться рисовать, то мне ни в коем случае нельзя пропустить занятия в Риде этим летом. И я ни за что не пропущу их, я ведь уже говорила. Преподавать будет Рафаэль Инман, а он никогда еще не преподавал. А следующий год — выпускной. Я не стану менять школу в год выпуска. Торопливо пробормотав эти слова, которые больше всего смахивали на отговорку, она замолчала. И все же Ральф и Триш поверили, как все и всегда верили ей. Ундина могла убедить кого угодно в чем угодно. Ральф тоже молчал. Он был сердечным человеком и никогда не забывал говорить Ундине, что любит ее, но жизнь в доме с двумя сильными женщинами вынуждала его периодически замолкать. Он посмотрел в глаза дочери, словно пытаясь определить, откуда же в ней столько упрямства. — Мы будем скучать по тебе. Ундина потерла руками колени. — Пап… — с трудом выдавила она, — не заставляй меня менять решение. — Но если ты не уверена, тогда зачем упрямиться, милая? В Чикаго существует множество хороших обучающих программ. При Институте искусств лучшая в стране школа… Сколько раз Ральф Мейсон точно так же смотрел в бархатистые глаза дочери, пытаясь угадать, что творится в ее голове, но ничего не получалось. Ундина была нормальной девушкой, подающей надежды художницей, вредной (временами) сестрицей, хорошей дочерью и прекрасным другом для тех, кому решила довериться. И хотя фактически он знал ее с первых минут жизни — ведь это он принимал ее, когда она появлялась на свет, — было в его дочери нечто непостижимое даже для родного отца. Ундина водила пальцем по круглым отпечаткам на столе, куда члены семейства Мейсон столько раз ставили кофейные чашки. — Пап, я… Она не могла рассказать отцу про свои сны: о бабочках, о лице странной женщины. Она не могла признаться, что образы, которые она выписывала на своих картинах достаточно хорошо, поднимались с холста и улетали. — Прикольный причесон — «я у мамы вместо швабры»! Через заднюю дверь в сопровождении Айви вошел Макс Мейсон. Это был крепко сбитый тринадцатилетний подросток — Ундине казалось, что он чуть низковат и толстоват, хотя вроде бы за последние несколько месяцев он немного похудел и вытянулся. На нем был его привычный выходной костюм — белый комбинезон уборщика опасных реагентов. Он упросил отца принести ему такой из «Зеликса», и недоумевавший, но тронутый сыновней прихотью Ральф согласился. — Йо, предки! Я готов! Его круглые очки в тонкой оправе запотели от прохлады июньского утра. Благодаря детскому пузику и длинным конечностям Макс в очках напоминал Ундине медузу: сплошные глаза и колышущиеся щупальца. — Отлично, сынок. — Лицо Ральфа просветлело. — Макс, солнце, ты готов? — Триш вышла еще с одной кружкой кофе, приготовленной для Ундины, посмотрела на сына и покачала головой. — В машине ты в этом костюме запаришься. Он пожал плечами и ухмыльнулся, но продолжал смотреть на сестру. — Что? — Она схватилась за распустившуюся косичку. — Да ты, кажется, расстроена. — От твоей псины воняет. — Нет, это от тебя, — выпалил он, зажав нос. — Точно-точно! — Милый, — Триш повернулась к Ральфу, — ты отдал ей папку? — Ах, да!.. Ральф встал из-за стола и взял бумажную папку: в ней лежал список телефонов, по которым его дочь никогда не станет звонить, и страховые полисы, которые ей не понадобятся. Со времен младенческих прививок Ундина ни разу не посещала врача. У нее никогда не текло из носа, ничего не болело и не ныло, не было ни синяков, ни царапин. Она взяла папку и подумала: а может, отец надеется, как сама она временами, что когда-нибудь она расцарапает коленку или же скажет родителям, что у нее болит горло и она не может идти в школу. Или что она упадет и сломает себе что-нибудь: нос, ключицу, розоватый ноготь. Все, что угодно, только бы подтвердить, что она и в самом деле существо из плоти и крови. — Ну… — Ральф поставил свою кружку и развернул ее логотипом «Зеликс лэбз» к себе. Ундина поняла, что теперь пора и ей сказать пару слов. Мейсонам настало время уезжать. Она окинула взглядом домочадцев, собравшихся спозаранку, и клен за их спинами. — Макс, я буду скучать по тебе, — медленно начала она, вставая из-за стола. — И по тебе мама, и по тебе тоже, папа. Но я остаюсь. Триш снова прикрыла глаза рукой. Ральф уставился в окно. — Может, приедешь в конце лета? — спросил Макс. Ундина кивнула. На уме у нее была та бабочка, беззвучно поднимавшаяся с потолка. И бледные студенистые щупальца медузы Макса, извивавшиеся еще на более бледном полотне холста. — Приеду. Ральф прокашлялся. — Что ж, думаю, тронулись потихоньку. Макс, ты готов? — Да, пап. У меня все сложено. Ундина обняла отца, крепко обняла мать и чмокнула в шею. Ее охватил запах сандала и цветов, и она поняла, что все это время будет умирать от тоски. Она подошла к брату и приподняла его, хоть тот и был здоровее ее. Блестящий белый полиэстер его дурацкого костюма хрустнул у нее в руках. — Да, я расстроена, Макс, — ответила она брату. — Очень расстроена. Я что, не человек, что ли?
Все размещенные здесь
произведения представлены исключительно для предварительного
ознакомления и в целях популяризации и рекламы бумажных изданий.
В эксцентричном городе Дуралее запрещены магия, гномы и прочие ненормальности, а к сиротам применяют закон о Хранении Находок. Согласно этому закону Бран Хэмбрик, найденный в запертом банковском хранилище, принадлежит на веки вечные вздорному семейству, чей глава на свое несчастье первым открыл сейф. Но не бывает же так, чтобы появившийся явно магическим путем мальчик не привлек неприятности и ненормальности! Они не заставляют себя ждать, а Брану приходится распутывать тайны – своего прошлого и города Дуралея, попутно обретая новые знания, новых друзей и старых врагов.
