Пролог
Утро было прекрасное, как яркий сон. Начинался один из тех редких дней, когда солнце светило так мягко и тепло, по-весеннему золотисто. Мы сидели в саду – мама и я. Мэри ушла с нашим отцом, а мне пришлось составить компанию маме, потому что она – на девятом месяце беременности – чувствовала себя утомленной.
– Ох! – Мама схватилась за округлившийся живот. – Кажется, твой братик хочет к нам присоединиться!
Мы устроили пикник: бамбуковые маты, скатерть в желто-зеленую клетку и несколько подушек, на которых можно было лежать. Я потянулась к маминому животу – ощутить, как шевелится младший, но тут нас позвал Руперт, дворецкий. Принесли посылку.
Стоявший в дверях красавец с золотистыми кудрями держал корзину свежих спелых плодов: персики и сливы, абрикосы и яблоки, темно-красная клубника. Я не ела фрукты с самых Семнадцати дней.
– Но от кого?.. – спросила мама, не в силах отвести взгляд от подарка.
Мужчина протянул нам корзину и улыбнулся, сверкнув двумя рядами безупречно белых зубов. Помнится, я даже решила, что они ненастоящие.
– Да здравствует королева… – сказал он, пятясь.
Мама, которую всегда смущало это выражение, проводила гостя улыбкой.
Мы вынесли корзину на улицу, поставили на одеяло и уселись в изумрудной траве.
Мама потянулась к корзине, выбрала великолепный персик, поднесла его к носу и закрыла глаза, вдыхая аромат.
– Смотри, карточка! – Я достала из горки клубники маленькую белую карточку и прочла вслух: – «Королевской семье и младенцу. Приятного аппетита. К. Х.».
– Кто такой К. Х.? – спросила мама.
Я не ответила, так как думала только о фруктах: что же попробовать сначала – сливу или клубнику?
Мама надкусила персик. Капля сока стекла по ее подбородку.
– Потрясающе! В жизни ничего вкуснее не пробовала!
Она откусила еще раз – и блаженная улыбка на ее лице сменилась выражением беспокойства. Мама сняла что-то с языка и положила в руку.
– У персиков нет семян…
Я наклонилась и поглядела на ее ладонь: крошечная металлическая звездочка.
Мамино лицо побледнело, она повалилась на одеяло, цепляясь руками за траву, царапая ногтями землю… Сквозь ветер я различила хрипловатый звук.
Это был последний вздох моей матери.
1
Я бережно сняла с шеи медальон и ощутила тяжесть валлийского золота на ладони. Заканчивался август, но за толстыми каменными стенами замка даже летом царила прохлада, а по комнатам одиноким призраком гулял сквозняк.
Открыв медальон, я внимательно посмотрела на миниатюрный портрет матери, потом на свое отражение в освинцованном оконном стекле, затем снова на портрет и на отражение… Остановилась только тогда, когда перед глазами все поплыло. У нас одинаковые темные волосы и голубые глаза. Стану ли я с годами похожа на мать? Закрыв глаза, я попыталась представить, как она обнимает меня, услышать ее негромкий голос, почувствовать запах розового масла, которое почившая королева каждое утро наносила на внутреннюю сторону запястий. Но воспоминания уже не были так отчетливы. Я защелкнула медальон и вытерла слезы.
Я могла хоть целый день вглядываться в свое отражение, но не узнавала себя. Потому что девочки, которой я была до Семнадцати дней, до убийства матери, и след простыл. В моей семье образовалась пустота, как в старом дереве, у которого уцелел ствол, но погибли корни и сердцевина. Наши сердца были разбиты.
Корнелиуса Холлистера, убийцу моей матери, так и не поймали. Он приходил ко мне в кошмарах: светлые волосы, внимательные голубые глаза и сверкающие белые зубы преследовали меня на темных улицах страны Морфея. Иногда я «убивала» его, снова и снова вонзала кинжал в сердце, пока не просыпалась взмокшая, со сжатыми кулаками. А после сворачивалась калачиком, оплакивая утрату и то, что обнаруживала в себе в грезах.
Пустошь за стенами замка Балморал[1] накрыла серая пелена дождя. После Семнадцати дней его цвет изменился. Вода больше не была чистой, как слеза. Этот ливень казался серым или даже черным, как сажа. Наступили холода.
Я наблюдала, как солдаты описывают круги по двору. С их тяжелых черных плащей текло. На шее у мужчин висели полупустые патронташи, тщательно укрытые от непогоды. Боеприпасов не хватало, поэтому патроны не тратили впустую. И мешки с мукой в кладовой, и меры овса, и соленые змеи, и голуби в погребе – все было на счету.
В воздухе, будто небесный синяк, кружило густое облако пыли. Шесть лет назад мир изменился. Семнадцать дней по всей планете не прекращались землетрясения, бешеные ураганы, торнадо и цунами. Проснулись все на свете вулканы – и едкий дым закрывал солнце, а на полях оседал странный багровый пепел, уничтожавший посевы.
Ученые назвали это катастрофическим совпадением. Религиозные фанатики объявили, что мстительный Бог карает нас за то, что мы превратили Его мир в помойку. Я же помнила только то, что мама, которой совсем скоро не стало, была рядом. Семнадцать дней мы вместе с адъютантами и дворцовой прислугой в бомбоубежище под Букингемским дворцом крепко обнимали друг друга – а вокруг рушился мир. Мама единственная сохраняла присутствие духа. Она не сидела на месте: раздавала одеяла и консервированный суп, тихим голосом убеждая товарищей по несчастью, что все будет хорошо.
А когда мы наконец поднялись на поверхность, все вокруг изменилось.
Мне больше всего не хватало света: неяркого рассветного солнца, горячей дымки летнего заката, мерцания огней на рождественской елке, даже мягкого свечения простой лампочки.
Мы вышли из темноты к дыму и пеплу – в мир, озаренный огнем.
К моей руке прикоснулось что-то холодное. Я посмотрела вниз: Белла, моя собака, не сводила с меня больших темных глаз. Ее нашли мы с Полли. Дочь смотрителя парка – моя лучшая подруга. Крошечный щенок дрожал под садовым навесом. Мы напоили его молоком из кукольной бутылочки и выходили.
– Дай-ка догадаюсь: хочешь погулять? И проливной дождь нипочем?
В спальне с высоким потолком вопрос прозвучал тихо.
Белла радостно завиляла хвостом, глядя на меня с надеждой.
– Хорошо, подожди минутку. Сначала надо закончить сборы, а то Мэри забранит меня до смерти.
Белла снова залаяла, как будто все поняла. Мой раскрытый чемодан лежал на кровати с белым крапчатым балдахином. Это был наш последний день в Шотландии. После полудня мы сядем на поезд до Лондона, чтобы успеть домой к завтрашнему Балу роз. Такими балами ежегодно отмечали начало работы правительства и парламента после летних каникул, и отец всегда произносил речь. Я, понятное дело, очень не хотела покидать Шотландию, но не могла дождаться, когда снова увижу папу. В это лето он впервые оставил нас на все каникулы: присылал записки с курьерами, в которых сообщал, что занимается восстановительными работами и навестит нас, как только сможет, но так и не появился.
Когда мать убили, отец закрылся от всего мира. Однажды ночью, вскоре после трагедии, я застала его одного в кабинете.
– Это я должен был съесть персик. – Папа не обернулся. – Я… отрава была для меня.
Схватив расческу, зубную щетку, пижаму и книжку, я закинула их в чемодан. Не слишком аккуратно, но сойдет.
Белла нетерпеливо лаяла у двери.
– Уже иду!
Сорвав с крючка на стене дождевик, я сунула ноги в ярко-желтые веллингтоны[2] и выбежала в коридор.
Тихонько постучав в дверь Джейми, я вошла, не дожидаясь ответа. Занавески задернуты, в комнату прокралась лишь узкая полоска света. Тяжелый запах лекарства. На прикроватном столике рядом с миской овсянки и холодным ромашковым чаем – нетронутая чашечка аппетитного только на вид вишнево-красного сиропа. Уже полдень, неужели он еще не принял микстуру?
Мой младший брат появился на свет чудом. Когда маму отравили, врачам пришлось извлечь его хирургическим путем. Ребенок выжил, но таинственный яд испортил его кровь и теперь медленно убивал малыша.
По настоянию нашей сестры Мэри Джейми большую часть лета просидел у себя в комнате, укутанный, чтобы не простудиться от вечных сквозняков и сырости. У Мэри были благие намерения, но я знала, как грустно мальчику сидеть взаперти. Сегодня ему представилась последняя возможность подышать свежим воздухом перед возвращением в туманный Лондон.
Я подошла к Джейми, который лежал, укрытый покрывалом. Терпеть не могу его будить, особенно когда он так мирно спит. Лекарство поддерживает в нем жизнь, но отнимает силы, затуманивает мысли и, что хуже всего, вызывает кошмары.
Осторожно отвернув бледно-голубое одеяло с разбросанными по нему планетами, я прошептала: «Джейми!»
Кровать была пуста.
Я уже хотела уйти, как вдруг заметила уголок спрятанного под подушкой блокнота, в котором брат рисовал причудливые картинки – как он представлял себе мир до Семнадцати дней. Животные были огромные, машины напоминали космические корабли, а цвета не имели никакого отношения к действительности, но у нас с Мэри не хватало духа сказать об этом младшему брату. Что с того, если в его воображении мир прошлого походит на некую волшебную страну? Все равно Джейми никогда этого не увидит.
Я нашла страничку с последней записью – и сердце забилось быстрее.
31 августа
Вчера вечером я слышал, как на кухне разговаривали две работницы. Они назвали мое имя, и я перестал подслушивать. Знаю, это нехорошо. Они говорили, как беспокоятся обо мне отец и сестра, как трудно достать мое лекарство, какое оно дорогое и редкое. Моя семья могла бы столько сделать для других людей с помощью топлива и боеприпасов, на которые его обменяли! Они сказали, что я – обуза.
Я больной и бесполезный. Врачи говорят, все равно долго не проживу. Не могу здесь оставаться. Больше не хочу быть обузой.