ПРОЛОГ
Несомненно, яблоко – благороднейший из фруктов
Генри Давид Торо
Среди призрачных ветвей искусственного дерева мерцает что-то красное и круглое. Я сгораю от желания прикоснуться к нему. Это лишь проекция прошлого на настоящее, но настолько реальная, что я не в силах удержаться. Поднимаю руку. Тело непослушное, словно ватное.
– Эй, ты ещё кто?! Это не для тебя! – раздаётся голос.
Я пытаюсь назвать незнакомцу своё имя, Талия Эппл, но слова булькают в горле и лопаются пузырьками во рту, оставляя неуловимый привкус. Мои челюсти двигаются, не в состоянии ухватить следующее слово, вольготно расположившееся на кончике языка. Тогда я срываю блестящую красную штуку с дерева и запихиваю в рот, чувствую, как она скользит мне в глотку, и вижу, как выпадает из совершенно пустой дыры во весь мой живот. Я пытаюсь подхватить штуковину, пока она не упала, но она меняет форму и уносится прочь на тоненьких крылышках слишком быстро, чтобы успеть поймать.
Нужно заделать чем-то эту дыру на месте, где должен быть пупок. Иначе все, что я захочу сказать, будет вываливаться через неё. Я поднимаю подушку и любимое мягкое одеяло, лежащие рядом на земле. Замазываю всё тёмной вязкой грязью – моя бабушка в детстве любила ковыряться в такой грязи – но всё вываливается горкой у моих ног. Делаю глубокий вдох и чувствую едва уловимый запах чего-то сладкого, манящего, красного и круглого, как моя фамилия и с моих губ срывается стон.
ЧАСТЬ 1  
ВНУТРЕННИЙ КРУГ
...утешьте меня яблоками, ибо изнемогаю от любви
Песнь песней Соломона
– Что такое, Талия?
Я выдёргиваю себя из сна. Щурясь от света, я мама энергично проносится мимо, в то время как сама, растянувшись поперёк дивана, прижимаю подушку к животу и ворчу. Я пытаюсь освежить голову и восстановить ход мыслей. Я не под деревом. Грязи нет. Тычу себя в живот, чтобы убедиться, что там нет дыры. Когда я села, моя голова оказалась настолько тяжёлой, что я упала спиной на диван. Руки мне кажутся похожими на тонкие ниточки, привязанные к моим плечам. Ноги дрожат. В желудке пустота.
– Ты почему в темноте? – спрашивает мама, перекрывая отрывистый голос Гретхен, личной кибер секретарши, которая просматривает свежий спам на главном дисплее.
– Только сегодня... – провозглашает Гретхен.
– Нет, – говорит мама. Бомм, – Гретхен удаляет письмо.
– Сохраните большие... – продолжает Гретхен.
– Нет, – говорит мама. Бомм, – делает своё дело Гретхен.
– Интернет-распродажа! – объявляет Гретхен.
– Переслать Талии, – командует мама. Пим!
Я уворачиваюсь от шума, но не могу удобно устроиться на жёстком диване, ноги прилипают к обивке из искусственной кожи. Чтобы не слышать голосов, накрываю голову тяжёлой подушкой. Она пропитана цитрусовым запахом моющего средства. Хочется снова погрузиться в сон и найти то, что искала. Я глубоко вдыхаю, но резкий аромат лимона и лайма совсем не то, что я хочу. Мне нужен запах не такой резкий. Нежнее. Не жёлтый или зелёный, а тёплый землисто-бурый.
Слышу приближающийся стук маминых каблуков, она просовывает руку под подушку, прижимает сухую прохладную ладонь к моему лбу.
– Что ты делаешь? – я отталкиваю её подушкой.
– Смотрю, нет ли температуры.
– Господи, да ты же врач, в конце концов, – возмущаюсь я. – Зачем ты меня трогаешь?
Мама скрещивает руки на груди и выставляет бедро в сторону. Её фигура словно вырублена из камня.
– Если бы твой Гизмо был при тебе, я бы прочитала информацию о твоём состоянии вон оттуда, – она показывает пальцем в другой конец комнаты. – Но раз его нет, мне приходится делать это дедовским способом.
Она вытягивает руки перед собой, демонстрируя мне свои средние пальцы.
– Кошмар, – бормочу я.
Мамуля фыркает.
– Именно так когда-то и работали врачи. Даже хирургические операции делались руками. – На её лице появляется отвращение, при мысли о том, чтобы копаться собственноручно в чьём-то теле. – Кстати, чего это ты валяешься в постели среди бела дня?
– Просто я себя чувствую... – я запнулась, подбирая подходящее слово. – Странно, – единственное, что пришло в голову.
– Твоё "странно" ни о чём не говорит, – заявляет мама. – Поконкретнее.
– Пусто, – говорю я. Я могла бы ей рассказать в деталях, что творится у меня в животе. Между рёбрами и тазом. Точнее, выше пупка и ниже упругой мышцы, диафрагмы, которая растягивает и сокращает лёгкие. И про непонятное сосущее чувство, будто у меня внутри вырос рот и он открывается. Я показываю пальцем:
– Здесь пустота, – всё, что я могу сказать.
– Болит? – Она склоняет голову набок, и её волосы смещаются, словно чёрная штора из искусственного шёлка, по её узким плечам.
Я отрицательно мотаю головой, отчего чувствую короткое головокружение, словно у меня вместо головы шарик на ниточке.
Мамочка окончательно включает доктора и сжимает моё запястье двумя пальцами, проверяя пульс.
– В следующий раз ты мне ногу отпилишь ржавой пилой без наркоза, – проворчала я, раздражённая её прикосновением.
– Твои познания в истории медицины поразительны! – сказала она с серьёзным видом. – Ты можешь участвовать в реконструкциях, проводимых Древностями. Ты не забыла принять синтамил сегодня?
– Нет, конечно, – негодую я.
– А воду? По 450 грамм того и другого?
– Господи, мам, нет!
– Мочилась сегодня?
– Хочешь взять пробу на анализ?
– Не умничай. – Она отпускает мою руку, и та шлёпается на диван. Мне кажется, будто я вся сделана из Словнокожи. – Твоя дозировка синтамила тщательно выверена, и если ты не...
– Блин, мам! – я сажусь и обхватываю голову руками. – Знаю я. Я всё выпила: и синтамил, и воду по расписанию. И пописала. Ясно?
– Да, но ты очень раздражительна, – говорит мама негромко, будто размышляя вслух.
Сквозь пальцы я наблюдаю, как она удаляется, цокая каблуками, и возвращается, легонько потряхивая бутылочку с синей жидкостью – синтамилом. Бутылку украшает наклейка с золотыми буквами моего имени.
– Возможно, потребуется корректировка. Твой метаболизм мог ускориться. – Она откручивает пробку и протягивает мне. – Вероятно, у тебя начался последний скачок роста.
Я закатываю глаза, прежде чем сделать глоток.
– Мне семнадцать лет, не двенадцать.
Она пожимает плечами.
– Такое бывает. Иногда люди и после двадцати подрастают на несколько сантиметров. Особенно, когда начинают посещать Репродукционный Фонд, и происходит гормональный всплеск. – Она снова уходит, стук каблуков удаляется в сторону её личного кабинета.
Я выпиваю синтамил и вытираю тыльной стороной ладони губы, чтобы не осталось синих усов.
Через несколько минут мама возвращается, с пластырем и антисептиком.
– Я понаблюдаю за тобой в течение суток, и мы поймём, что происходит. Подними блузку.
– Я не хочу ходить с этой штукой.
Не обращая внимания на мой протест, она поднимает мою блузку сзади.
– Это только на один день. Я получу больше информации, чем даёт Гизмо, тем более, ты его никогда не носишь.
Ей удалось добраться до моей поясницы. От ледяного прикосновения тампона с антисептиком я подпрыгиваю.
– Не дёргайся. Ты совершенно ничего не почувствуешь.
Она удаляет плёнку с пластыря размером пару дюймов и крепко прижимает к моей коже, приглаживает по краям, чтобы он надёжно приклеился. Затем достаёт свой Гизмо и устанавливает соединение с пластырем.
– Надеюсь, в нём нет маячка? – я скребу пластырь.
Она отталкивает мою руку.
– Не трогай! Так можно повредить микросхему. – Она проверяет наличие соединения и убирает свой Гизмо в карман.
– Пластырь никак не нарушает твоей личной неприкосновенности. Он регистрирует только данные о твоём организме.
– Как будто это не личное!
Мама сужает глаза и хмурит брови, отчего становится очень похожа на свою мать.
– Нгуэнское лицо, – говорю я. Она вопросительно приподнимает бровь. – Нет, правда, ты становишься очень похожа на бабулю Грэйс, когда злишься на меня.
На уроках биологии мы составляли геномные карты своих бабушек и дедушек, родителей и свои собственные, чтобы выяснить происхождение тех или иных черт фенотипа. Уверена, существует ген дефицита юмора, который передаётся от вьетнамских предков моей мамы, поскольку бабуля Грэйс самая серьёзная женщина из всех, кого я знала, возможно, поэтому она такой хороший гематолог. Кровь – это не смешно.
Мама резко поднимается с дивана.
– Было бы здорово найти тебе специалиста, который разберётся в твоих показателях и назначит лечение.
Мы обе понимаем, как страшно это звучит. Специалист – это последняя надежда, к его помощи прибегают лишь в случаях, когда традиционная медицина бессильна, и всё что остаётся – попробовать некий экспериментальный метод лечения, который, как рассчитывает врач, станет прорывом в медицине и принесёт ему патент.
– Только дед Питер, – говорю я.
Мама расхохоталась. Когда смеётся, она становится похожа на своего отца; та же широкая улыбка, те же сияющие глаза. Всю жизнь я слышала истории о том, каким замечательным педиатром был дедушка, как он делился пайком своей семьи с голодающими детьми во время войн. Из-за этого они с бабулей ругались и едва не развелись. Сложно было ужиться её прагматизму с его великодушием. Мама говорит, по принятому раньше делению на расы, бабуля была типичной азиаткой, а дедуля – афро-американцем. Она считала, что история чернокожих дедушкиных предков сделала привычной заботу о самых незащищённых. Я никогда не соглашалась с ней. Думаю, дед и бабушка просто очень разные, и их происхождение совершенно ни при чём.
– Обнимашки и чмоки дедушки Питера не добавят в твой синтамил недостающих элементов, – говорит мама, заканчивая сортировать почту. Она терпеть не может, когда накапливался спам.
– Кстати, Гретхен переслала тебе кое-что от ВиртуМагов, – говорит она мне. – Тебе нужны новые брюки.
– У меня полно джинсов и юбок, – я встаю с дивана и натягиваю мини-юбку.
Она в очередной раз удивлённо поднимет бровь.
– Талия, мы ведь уже обсуждали это. Никаких старомодных вещиц, как эта, – она показывает на мою юбку. – Вообще, из чего она?
– Из хлопка. Это такая винтажная натуральная ткань. Спасибо за внимание!
Она смотрит в потолок, как будто солнечный свет подзаряжает её терпение.
– Я в курсе, что такое хлопок, Талия. У тебя на этой неделе Межличностное Классное Собрание. Ты не можешь пойти туда в старых шмотках бабушки Эппл. Что подумают инструктора?
– Кого это волнует? Это даже не уроки. Больше смахивает на четырёхчасовое маркетинговое исследование в завуалированной фокус-группе, если тебе интересно. Практической пользы – ноль.
Мама качает головой и вздыхает.
– Во-первых, это неправда. Во-вторых, нам с папой не всё равно, что подумают учителя.
– Учителя? – фыркаю я.
– Талия, – начинает она, но я перебиваю: – Как раз папе всё равно, – говорю я, и она не возражает, поскольку прекрасно это знает.
– И, кстати, я лучше пойду на "живой" шоппинг.
– Я бы назвала это "убивающий время" шоппинг, – неуклюже шутит мама, и сама же усмехается. – Если тебе не нравится то, что я выбираю тебе, подбери свой стиль.
– Мне обязательно нужно увидеть вещь воочию и потрогать, чтобы понять, нравится она мне, или нет.
Она отрывается от монитора, чтобы одарить меня убийственным взглядом.
– Кроме шуток, ты из какого века вообще? – Это её коронный вопрос. Этот вопрос я слышала от неё всё детство, с тех пор, как начала читать и предпочитала бумажные книги электронным.
– Ладно, раз уж тебе так нравится, сходи. Выбери что-нибудь приличное, чтобы произвести благоприятное впечатление.
– Мне нравится ощущать прикосновение хлопчатобумажной ткани, – говорю я и сажусь, чтобы просмотреть свою почту на главном дисплее.
– По химическому составу коттинель практически идентичен хлопку, – говорит мама.
– Практически. Но всё-таки не то же самое.
– Не начинай.
– Твоя одежда выращена в микробиологических лабораториях, из бактерий и плесени.
– Хватит, – мама предостерегающе смотрит на меня. – Почему Астрид никогда не фильтрует новости для тебя? – она указывает на то, как я вручную пробираюсь через дебри заголовков.
– Для этого мне нужно отыскать свой Гизмо.
– Ты потеряла Гизмо? – она смотрит на меня, будто я лишилась конечности.
– Да нет, дома где-то валяется.
– Ты хуже бабушки Эппл.
– И чем же я плоха? – бабуля Эппл энергично поднимается из подвала, седые кудри подпрыгивают в такт шагам. В руках у неё клубок верёвки и пара заострённых штырей.
– Не бери в голову, – заявляет мамочка и продолжает общаться с Гретхен.
– Гизмо, – говорю я одними губами бабушке, которая чертит знаки пальцем в воздухе, желая знать причину шумихи.
От раздавшегося смеха, мамина спина напрягается, хотя она и пытается притвориться, что игнорирует нас, пока кладёт в карман свой Гизмо, затем объявляет: – Мне снова нужно в лабораторию.
– Но ведь сегодня же пятница, – говорит бабушка.
Мама поднимает глаза: – И что?
– Время для семьи, – с надеждой произносит бабушка, хотя я вижу, как поникли её плечи, признавая поражение.
– Это указано в расписании? – спрашивает мама.
– Но Лили, так происходит каждую пятницу, – говорит бабушка.
– Ну, если ты не внесла это в расписание… – мамин голос замолкает. – Это не так уж сложно, Ребекка. Мама всегда разговаривает с бабушкой таким тоном, как будто она маленький ребенок, который не понимает преимуществ большого и страшного Интернета. – Талия или Макс научат тебя за две минуты. Тебе просто нужно сказать своему персональному помощнику… Как её зовут?
– Энни, – сухо отвечает бабушка.
– Просто скажи Энни скоординировать все наши календари с повторяющимся событием. Тогда мы будем синхронизированы, и когда Гретхен будет проверять мой ежедневник, чтобы составить список дел....
– Я знаю, как это делается, – проясняет бабушка. – Просто это не кажется необходимым.
Я включаю главный экран.
– Мы можем устроить семейный вечер без мамы, – говорю я бабушке, пытаясь избежать ещё одной неудобной лекции о семейной жизни между ними.
Бабушка улыбается мне, но я вижу в её глазах усталость: – Конечно, ангелочек. Она держит в руках клубок ниток. – Я собираюсь научить тебя вязанию.
Я замечаю мамино желание закончить разговор, когда она набрасывает на плечи куртку. Прежде чем уйти, она говорит: – Внеси в расписание семейный ужин. Устроим его на следующей неделе.
– Конечно, – говорю я ей в спину, отлично понимая, что этого никогда не случится. – Ты, я и папа? – спрашиваю я бабушку, когда двери закрываются.
– Сомневаюсь, – говорит она, указывая на мигающий на главном экране индикатор видео-сообщения с фотографией моего папы.
Я нажимаю кнопку, и папа появляется на экране. Он в своем офисе, сутулившись, сидит за столом в окружении тихо шумящих голубых стен. – Привет, народ, простите, но я не смогу попасть на семейный ужин. Мне нужно работать допоздна. – Затем он выпрямляется и улыбается. – Но подождите пока не увидите, над чем мы работаем! Все почти закончено, и вы будете первыми, у кого это появится. Я обещаю. – Я закрываю папино сообщение и спрашиваю бабушку, что это может быть за сюрприз по её мнению.
– Механическая голова, которая сможет думать вместо тебя, когда ты устанешь.
– Последний писк моды, – вторю я ей, – тебе следует быть дизайнером.
– Упустила свое призвание – не так ли?
– Да ладно, не каждый может изменить мир одним нано процессором за один миг.
Мы обе хихикаем над нашими глупыми шутками, в основном потому, что никто другой их бы не приветствовал.
– Давай завязывать, – говорю я, – Со всем этим. – Я складываю руки и машу пальцами, как ранее сделала моя мама.
– Провокатор, – ухмыляясь, говорит бабушка.