Глава 1
Они собрались вокруг стола переговоров на последнем этаже, восемь мужчин и женщин, среди которых не было ни одного человека моложе шестидесяти пяти, все чрезмерно богаты. И они тут, в сердце Манхэттана, чтобы решить мою судьбу.
Мне ещё не стукнуло шестнадцати, и я пробыла только один месяц второкурсницей старшей школы. Моим родителям, профессорам философии, предложили академический творческий отпуск на два года в университете в Мюнхене, Германии. Это означало, что нам придётся уехать на два года из страны, игравшей большую роль в моём будущем, потому что они решили, что моё пребывание в Штатах будет более обеспеченным, чем где бы то ни было.
Они провели этот мини-совет однажды в субботу, в июне. Я уже собралась идти к моей лучшей подруге Эшли, когда родители вошли в мою комнату и сели на кровать.
– Лили, – начала мама, – нам нужно поговорить.
Я думаю, что это не удивит вас, если я отмечу, что вряд ли речь пойдёт о чём-то приятном, когда разговор начинается так.
Моей первой мыслью было то, что что-то ужасное случилось с Эшли. С другой стороны, с ней всё было прекрасно; оказалось, что «проблема» совершенно в другом. Мои родители сказали мне, что они были приняты в некую программу, следствием которой была работа в Германии в течение двух лет, что было удивительной возможностью для них.
Родители замолчали и обменялись странным, долгим взглядом, не сулящим мне ничего хорошего. Они сказали, что не хотят тащить меня с собой в Германию, что они постоянно будут заняты, и что они хотят, чтобы я продолжила учиться в американской школе, чтобы иметь больше шансов на поступление в приличный колледж. Итогом их решения стало то, что я останусь в Штатах, а они уедут работать в Германию.
Я в равной мере и испугалась, и воодушевилась. Испугалась, конечно, потому что они будут за океаном, в то время как я буду сдавать все экзамены, посещать колледж, не забыв при этом про школьный бал.
Воодушевлена, потому что я поняла, что мне предстоит переехать к Эшли и жить вместе с её родителями.
К сожалению, я оказалась права только в первом.
Мои родители решили, что для меня будет лучше закончить среднюю школу в Чикаго, в школе-интернате, расположенной в центре Нью-Йорка, окружённой множеством высотных зданий, а не в Провинции; не в нашем дружном коллективе, не с людьми, которых я любила, не в родных местах, которые я хорошо знала.
Я всеми силами отнекивалась, приводя все аргументы, которые только посещали мою голову.
Это было две недели и 240 миль назад, если так можно выразиться, а сейчас я вернулась к настоящему, к столу переговоров, за которым я сидела в жакете и юбке-карандаше, которые я никогда бы не надела при нормальных обстоятельствах, но члены Совета попечителей Школы Cвятой Софии для девочек, стояли за моей спиной и молча смотрели на меня. Они брали интервью у каждой девочки, которая хотела пройтись по их священным залам, точно сами небеса запретили им пускать туда особ женского пола, которые не соответствовали их стандартам. Но то, что они приехали аж в Нью-Йорк, чтобы увидеть меня, показалось немного необычным.
– Я надеюсь, вы знаете, – начал один из них, седой мужчина в крошечных круглых очках, – что Cвятая София – знаменитое академическое учреждение. Сама школа имеет длинную и легендарную историю в Чикаго, и новички Лиги Плюща раньше учились там.
Женщина с пучком волос на макушке посмотрела на меня и медленно сказала, будто разговаривая с ребенком:
– Вы легко сможете поступить в любое учебное заведение после выпуска, если вас примут в школу Святой Софии. Если вы станете ученицей нашей школы.
Хорошо, но что, если я не хотела становится ученицей Святой Софии? Что, если я хотела остаться дома в Сагаморе с моими друзьями, а уезжать за тысячу миль в какой-то холодный среднезападный город, в котором меня будут окружать лишь девочки из частных школ, которые одеваются одинаково, говорят одно и то же, постоянно кичатся своими деньгами?
Я не хотела быть ученицей Святой Софии. Я хотела быть собой, Лили Паркер, с темными волосами, карандашами для глаз и невероятным чувством стиля.
Руководители школы Cвятой Софии, очевидно, заколебались. Но спустя две недели после интервью, я получила письмо по почте.
«Поздравляем», – говорилось в нём. – «Мы рады сообщить вам, что члены совета попечителей единодушно проголосовали за ваше зачисление в женскую школу Святой Софии».
Не сказала бы, что я была довольна, получив это сообщение, однако возможность побега, коей я никогда не пользовалась, даже не рассматривалась. Так, два месяца спустя, мои родители и я двинулись в Албанию.
Мама заказала места той же самой авиалинии, так что в салоне мы сидели вместе, а меня родители посадили посередине. Мать была в рубашке и аккуратных брючках, ее длинные темные волосы были собраны в низкий «конский хвост». Мой отец был в рубашке на пуговицах и штанах, его темно-рыжие волосы постоянно падали на лицо и закрывали очки на его носу. Они направлялись в JFK, чтобы уточнить информацию, касающуюся их международного полета; я же – к O’Hare.
Мы сидели тихо, пока они не назвали мой самолет. Не в состоянии плакать, уж слишком разнервничалась, я встала и подхватила свою сумку. Родители также встали, и мама шагнула ближе ко мне, чтобы погладить меня по щеке.
– Мы любим тебя, Лил. Ты знаешь это? И что это вариант самый лучший?
Я, конечно, не знала, что это было лучше всего. И, самое главное, я даже не была уверена, что она сама верила в это, учитывая, как нервозно прозвучали эти слова. Сейчас, вспоминая тот день, я думаю, что у них обоих были сомнения относительно этой затеи. Конечно, прямым текстом они этого не говорили, но язык их тел поведал мне совсем другую историю. Когда они впервые рассказывали мне об этом плане, папа касался колена мамы – не романтично или как если бы это было что-нибудь в этом роде, а словно он нуждался в заверении, точно он хотел напомнить себе, что она рядом и что всё будет хорошо. Это меня озадачило. Я имею ввиду, что они собирались отправиться в Германию на двухлетний творческий отпуск, ради которого они трудились месяцы, и несмотря на то, какая великолепная «возможность» им представилась, они не казались воодушевлёнными.
Все это было очень, очень странно.
Как бы то ни было, мама сказала: «Это всё для твоего блага», что в аэропорту было не удивительно. И она, и папа повторяли эту фразу за прошедшие несколько недель постоянно, точно мантру. Я не думала, что так будет лучше, но не хотела, чтобы такой своевольный комментарий был последней вещью, которую я сказала им, так что я кивнула матери с фальшивой улыбкой на губах и позволила отцу крепко обнять меня.
– Ты можешь позвонить нам в любое время, – сказал он. – В любое время, будь то день или ночь. Или шли е-мейлы. Или напиши нам, – он поцеловал меня в лоб. – Ты – наш свет, Лил, – прошептал отец. – Наш свет.
Я не была уверена, любила ли я его больше или капельку ненавидела за то, что он так заботился обо мне и всё же отсылал далеко и надолго.
Наконец-таки мы попрощались, я пересекла зал и взяла билет на своё место в самолете, а также кредитную карточку, на случай критической пустоты в моём кошельке, и, вскоре, уже сидела, прижав ладонь к иллюминатору, поскольку Нью-Йорк оставался где-то позади.
Прощай, Нью-Йорк.
Пит Венц отразил это лучше всего в названии своей песни: «Чикаго – Два года назад».
Два часа и крошечный мешочек арахиса спустя, я была в этих 312, приветствуемая ветром, который был жестоким и слишком холодным днём, в начале сентября, Ветреного города или нет. Моя юбка длиной по колено, часть новой формы школы Святой Софии, ничуть не спасала от холода.
Я оглянулась посмотреть на черно-белый кэб, который довёз меня до анклава школы на востоке Эри. Водитель отъехал от ограничения и влился в поток движения, оставляя меня на тротуаре с гигантской сумкой в руках и с гигантским городом Чикаго вокруг меня.
Что мне предстоит? – подумала я, пристально взглянув на школу Святой Софии, выглядевшую не особо приветливо.
Приезжавшие ко мне члены Совета рассказали, что здание Cвятой Софии раньше было женским монастырем, но оно также могло бы присутствовать на киноленте фильма ужасов. Мрачный серый камень. Много высоких, узких окон и одно гигантское круглое посередине. Усмехающиеся горгульи взгромоздились на каждом углу крутой крыши.
Я наклонила голову, поскольку углядела статуи. Было ли естественным, что монахини охранялись крошечными каменными монстрами? Или же они были тут, предположим, чтобы не выпускать людей… или впускать?
Чуть выше главного здания символами Cвятой Софии возвышались две маленьких башенки из того же серого камня. Возможно, некоторые из ведущих леди Чикаго носили серебряные кольца с изображением этих башен, точно доказательство того, что они были выпускницами Святой Софии.
Спустя три месяца после откровений моих родителей, у меня всё ещё не появилось никакого желания стать ученицей этой школы. Кроме того, если посмотреть искоса, здание напоминало лопоухого монстра.
Я покусала губу и бегло осмотрела другие готические здания, похожие на это, которые составляли маленький университетский городок. Но все они были скрыты от остальной части Чикаго каменной стеной. Королевский синий флаг, который входил в собственность Святой Софии слегка колебался на ветру чуть выше передней арочной двери. Роллс-ройс был припаркован чуть ниже на изогнутой дорожке.
Я не любила такие места. Это был не Сагаморе. Было далеко до моей школы и того дружного коллектива, к которому я так привыкла. Далеко до моего любимого магазина одежды и любимого кафе.
И хуже всего было то, что если учитывать Роллс-Ройс, я могла предположить, что учащиеся тут не были людьми моего круга. Хорошо, они должны были бы быть не людьми моего круга. Если мои родители смогли позволить себе отправить меня сюда, у них, очевидно, имелись деньги, о которых я не знала.
– Это реально напрягает, – пробормотала я, когда тяжелые двойные двери в середине башни открылись. Высокая женщина, худая, одетая в костюм вышла из здания.
Мгновение мы смотрели друг на друга. Тогда она отошла в сторону, придерживая рукой одну из дверей, чтобы она не закрылась.
Я предположила, что это моя проводница. Поудобнее подхватив сумки, я направилась к ней.
– Лили Паркер? – спросила она, вопросительно приподнимая одну бровь, когда я добралась до каменной лестницы, ведущей к дверям.
Я кивнула.
Она пристально посмотрела на меня, точно орёл на добычу, и перевела взгляд на землю:
– Заходите.
Я вошла в здание, ветер всколыхнул мои волосы, когда гигантские двери позади меня захлопнулись.
Женщина двинулась через главное здание быстро, эффектно, и, что наиболее заметно, тихо. Я так и не дождалась приветствия, хотя бы какого-либо подобия теплого приема в Чикаго. Она не сказала ни слова, с тех пор как пригласила меня следовать за ней.
И я пошла за ней через путаницу сверкающих коридоров, освещенных крошечными мерцающими свечками в старомодных стенных подсвечниках. Этаж и стены были сделаны из бледного известняка, потолок из толстых деревянных сучьев, а золотые символы украшают зазоры между ними. Пчела. Эти узоры, переплетаясь, напоминали цветы.
Мы повернули за один угол, за другой, пока не попали в коридор, потолок которого подпирали колонны. Потолок изменился, став выше и изгибаясь резкими арками, подчёркнутыми пересекающимися деревянными «лучами», а пространство между ними было заполнено тем же синим цветом, как и Флаг Святой Софии. Золотые звезды на синем фоне.
Это выглядело ошеломляюще – или, по крайней мере, дорого.
Я последовала за ней до конца прихожей, которая закончилась у деревянной двери. Посреди неё, золотыми буквами, было выведено: Марселина. Д. Фоли.
Когда она открыла дверь и зашла в офис, я предположила, что она и была Марселиной Д. Фоли. Я зашла в кабинет и встала позади неё.
Комната была темноватой, тяжелый аромат, исходящий от маленькой аромо-лампы на столе. Гигантский, круглый витраж был на стене напротив двери, а массивный дубовый стол возвышался перед окном.
– Закройте дверь, – попросила она. Я поставила свою сумку на пол, затем выполнила её просьбу. Когда я снова обернулась, она сидела за столом и пристально смотрела на меня, потом жестом указала мне на стул.
– Я Марселина Фоли, директор этой школы, – сказала она. – Вас прислали сюда для того, чтобы вы получили должное образование, для вашего личного роста и вашего превращения в молодую леди. Вы станете ученицей Святой Софии. Как юниор, вы проведете два года в этом здании. Я надеюсь, что вы мудро воспользуетесь этим временем и будете учиться, учиться и подготовите себя к поступлению в престижный институт. Ваши уроки будут начинаться в восемь двадцать утра и длиться до пятнадцати двадцати с понедельника по пятницу. Вы будете обедать точно в пять часов и отдыхать с семи вечера до девяти, с воскресенья по четверг. Отбой в десять часов. Вы будете находиться в школе в течение недели, хотя можете выходить за пределы школы во время обеденных перерывов, учитывая то, что с вами будет провожатый и вы не уйдете далеко от университетского городка. В пятницу и субботу комендантский час начинается в девять вечера. Есть вопросы?
Я покачала головой, хотя это было ложью. У меня были заготовлены тонны вопросов, фактически, но, мне показалось, она не оценит их, тем более, что её общение с людьми оставляло желать лучшего. Поведав мне эти правила, она описала Святую Софию местом, больше похожем на тюрьму, нежели на школу. Однако, она потратила своё время, чтобы объяснить мне здешние порядки. И не было похоже, что я выбрала это заключение добровольно.
– Хорошо, – Фоли открыла крошечный ящик на правой стороне ее стола. Из него она выудила старинный золотой ключ – тонкая палочка с зубчиками на концах – который был обёрнут лентой того же «королевского» синего цвета.
– Ваш ключ от комнаты, – сказала она и протянула мне руку. Я взяла ленту с её ладони, сжимая пальцами прохладный металл. – Ваши книги уже в вашей комнате. Также, вам выдан ноутбук, который вы найдёте там же.
Она нахмурилась, затем посмотрела на меня:
– Вероятно, вы не так представляли свои последние годы в школе, мисс Паркер. Но вскоре вы поймёте, что вам был подарен необыкновенный подарок. Наша школа одна из самых прекрасных школ в стране. Если вы станете выпускницей Святой Софии, это откроет вам двери, как для образования, так и социально. Ваша учёба в этом учреждении впоследствии приведет вас к женщинам, влияние которых действует на весь мир.
Я кивнула, согласная больше с первой частью. Конечно, я представляла эти годы по-другому. Я воображала, что буду дома с друзьями, с родителями. Но она не спрашивала меня о моих чувствах, о том, хотела ли я переехать в Чикаго, а я не распространялась на эту тему.
– Я покажу вам вашу комнату, – сказала она, поднимаясь со стула и идя к двери.
Я снова подхватила свою сумку и пошла за ней.
Cвятая София по дороге к моей комнате выглядела так же, как и по пути к офису Фоли: один каменный коридор за другим. Здание было безукоризненно чисто, но пусто. Стерильно. Тут было даже тише, чем я ожидала, и, конечно, тише, чем средняя школа, которую я покинула. Не считая стука каблуков Фоли по светлому полу, не раздавалось ни звука, как на кладбище. И не было никаких признаков обычного материала средней школы. Никаких призов, никаких фотографий класса, никаких шкафчиков, даже никаких постеров. Важнее, однако, было отсутствие студентов. Предполагалось, что тут учится около двухсот человек. Однако сейчас мне казалось, что я единственная ученица Святой Софии.
Коридор внезапно перетёк в круглую комнату с куполообразным потолком, а плитка на полу дополняла интерьер. Это было серьёзное место. Место поклонения Богу. Место, куда монахини когда-то шли спокойно, серьезно, через лабиринт коридоров.
И затем она распахнула ещё одни двойные двери.
Я увидела длинную комнату, освещенную огромными металлическими люстрами и переливающимися отблесками витражей. Стены, в которых не было окон, были заполнены книгами, а этаж был заполнен рядами парт.
За столами сидели подростки. Много подростков, все в форме, которая была обязательна в Святой Софии: синяя клетчатая юбка и верх того же «морского» типа; свитер; закрытая трикотажная рубашка; жилет.
Они напоминали девчачью армию в синем.
Книги и записные книжки лежали на столах перед ними, а также рядом стояли работающие ноутбуки. Уроки начинались только завтра, а эти девочки уже начали учиться. Совет был прав: эти девушки серьёзно относились к учёбе.
– Ваши одноклассники, – спокойно сказала Фоли. Она пошла через проход, который делил комнату на две половины, я шла позади нее, а мое плечо уже начало ныть от тяжести сумки. Девочки внимательно изучали меня, пока я шла мимо них, все подняли головы, отрываясь от своих дел. Я поймала пару взглядов.
Первой была блондинка с волнистыми волосами, которые опускались до ее плеч, ободком служила чёрная кожаная лента. Она изогнула бровь, когда я проходила мимо, а две брюнетки за столом наклонились к ней, чтобы что-то шепнуть на ухо. Сплетницы. Я быстро сделала вывод, что блондинка была лидером этой компании.
Вторая девочка, сидящая с тремя ученицами помладше, была определенно не прихвостнем этой королевны. Ее волосы тоже были белокурыми, но концы её короткой причёски были тёмными. Её ногти были покрыты чёрным матовым лаком, а на одной стороне носа сверкало серебряное колечко.
Учитывая то, что я видел ранее, мне показалось странным, что Фоли не задала девушке взбучку, но мне самой это понравилось.
Она подняла свою голову, когда я проходила мимо, ее зеленые глаза встретились с моими коричневыми.
Она улыбнулась. Я улыбнулась в ответ.
– Вам сюда, – указала Фоли. Я заторопилась, чтобы успеть за ней.
Пройдя по проходу, мы попали на другой конец комнаты, потом нырнули в коридор. После еще нескольких поворотов и небольшой узкой лестницы, Фоли остановилась около деревянной двери. Она кивнула головой на ключ, висящие на моей шее.
– Ваша комната, – сказала она. – Спальня – первая комната справа. У вас три соседки, с которыми вы разделите комнату отдыха. Уроки начинаются в восемь двадцать завтра утром. Расписание вложено в учебники. Я так поняла, вы увлекаетесь искусством?
– Я люблю рисовать, – ответила я. – Иногда красками.
– Да, обучение улучшит ваш навык. Вам предстоит изображать фантастические, воображаемые миры и нереалистичные существа, но у вас, кажется, уже есть опыт. Мы записали вас в класс искусств. Вы начнете посещать эти дополнительные занятия в течение следующих нескольких недель, как только наш преподаватель появится. Ожидается, что вы будете посвящать столько же времени этим занятиям, сколько и обычным урокам. Очевидно, она оттарабанила правила, в которые следовало меня посвятить, точно по инструкции.
– Ещё вопросы?
Она снова это сделала. Она спросила: «Ещё вопросы?», хотя прозвучало это так: «У меня больше нет времени на всякую ерунду».
– Нет, спасибо, – сказала я, и Фоли кивнула головой.
– Отлично, – с этими словами она развернулась и ушла, а эхо её шагов ещё звучало в прихожей.
Я выждала, пока она не ушла, затем вставила ключ в замок и повернула его. Дверь открылась, и я попала в маленькое круглое помещение – комнату отдыха. Перед небольшим камином располагалась кушетка и кофейный столик, виолончель подпирала противоположную стену, а четыре двери, как я поняла, вели к спальням.
Я подошла к самой крайней правой двери и, сняв ключ с шеи, вставила его в замок. Когда он щелкнул, я открыла дверь и включила свет.
Это было маленькое, но опрятное место с одним маленьким окном и кроватью. Кровать была заправлена синим «королевским» покрывалом, на котором было вышито изображение башни Святой Софии. За кроватью было деревянное бюро, чуть выше которого была полка, заваленная книгами и стопками газет. Также там лежал серебряный ноутбук и будильник. Узкая деревянная дверь вела в ванную.
Я закрыла дверь, ведущую в комнату отдыха, затем положила сумку на кровать. Хотя в комнате и была мебель, она всё равно казалась пустой. И даже выложив свои вещи из сумки, я вряд ли буду чувствовать себя как дома.
Мое сердце сжалось от этой мысли. Мои родители отослали меня в школу-интернат. Они выбрали Мюнхен и исследование творчества какого-то дурацкого философа, вместо художественных выставок, «званых» обедов, вещей, о которых они частенько любили поговорить и похвалиться.
Я села рядом с сумкой, вытащила сотовый телефон из переднего кармашка, открыла его и посмотрела на время. Сейчас было почти пять часов в Чикаго, следовательно, полночь в Мюнхене, хотя они, вероятно, были ещё на полпути к Атлантике. Я хотела позвонить им, услышать их голоса, но, так как это не было выходом, я решила написать сообщение: «Уже в своей комнате». Это, конечно, немного, но они будут знать, что я добралась благополучно, и, я думаю, они позвонят, когда смогут.
Закрыв телефон, я пялилась на него около минуты, пока из глаз не потекли слёзы. Я попыталась остановить их, ведь не хотелось, чтобы я рыдала в первый час жизни в Святой Софии, в первый час моей новой жизни.
Правда, так или иначе, слёзы всё равно текли по щекам. Я не хотела быть здесь. Не в этой школе, да и вообще не в Чикаго. Если бы я не думала, что они отправят меня обратно, я бы воспользовалась кредитную карточкой для «критического положения», которую мама дала мне, купила билет и полетела бы обратно в Нью-Йорк.
– Полный отстой, – пробормотала я, аккуратно вытирая слёзы, стараясь не размазать чёрный карандаш вокруг глаз.
Послышался быстрый стук в дверь, и она распахнулась. Я обернулась.
– Планируешь своё спасение? – спросила девочка с кольцом в носу и черными ногтями, стоящая в дверном проёме.