Посвящается Гарольду за его неизменную любовь и поддержку; Дэниелу, нашему сыну; моему брату, доктору Элмону Ли Коу, и сестре Мэри Маримон Стаут, а также Ричарду Джексону, il capo di tutti capi среди издателей детских книг
Юность
От рождения до 6 лет
1
Вначале
Вначале их было тридцать шесть. Тридцать шесть живых капелек, таких крохотных, что Эдуардо мог разглядеть их только в микроскоп. Сидя в затемненной комнате, он как зачарованный всматривался в объектив.
В трубках, змеившихся вдоль теплых, влажных стен, едва слышно побулькивала вода. В камеры-инкубаторы беспрестанно нагнетался обогащенный кислородом воздух. Тусклый красный свет озарял лица лаборантов, склонившихся над длинными рядами стеклянных чашек. В каждой чашке — Эдуардо знал это — теплилась крохотная капелька жизни.
Одну за другой Эдуардо пододвигал свои чашки под объектив. Клетки были безупречны, по крайней мере на вид. Каждая из них имела все, что необходимо для роста. Как много знаний сокрыто в этом микроскопическом мире! Даже Эдуардо, хорошо разбиравшийся в процессе, замирал в благоговении. Эта клетка уже знала, какого цвета у нее будут волосы, высокой ли она вырастет, будет ли любить шпинат или брокколи. Возможно, она уже испытывала смутное влечение к музыке или разгадыванию кроссвордов. И все это сокрыто в крохотной капельке!
Наконец округлые очертания затрепетали, появились линии, делящие клетки пополам. Эдуардо глубоко вздохнул. Все будет хорошо! Он посмотрел, как делятся, растут образцы, потом осторожно переместил их в инкубатор.
Однако хорошо было далеко не все. Клеткам что-то не нравилось в питании, в тепле, свете — Эдуардо не понимал, в чем дело. Клетки гибли одна за другой. Вскоре их осталось только пятнадцать, и желудок Эдуардо то и дело сжимался в ледяной комок. Если он потерпит неудачу, его отошлют на фермы, и что тогда станет с Анной, с детьми, с отцом — глубоким стариком?!
— Ничего страшного. — Голос Лизы послышался так близко, что Эдуардо едва не подпрыгнул.
Лиза была одним из старших техников. После долгих лет работы в темноте ее лицо стало белым как мел, а сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали синие ниточки вен.
— Как это — ничего страшного?! — сказал Эдуардо.
— Эти клетки были заморожены больше ста лет назад. Они не могут быть такими же здоровыми, как образцы, взятые только вчера.
— Неужели так давно? — удивился Эдуардо.
— Но хотя бы часть из них должна выжить, — сухо отрезала Лиза.
И Эдуардо снова начал беспокоиться. Примерно с месяц все шло нормально. Наступил долгожданный день, и он имплантировал крошечные эмбрионы в матки коров-кормилиц. Коровы стояли в ряд и терпеливо переминались с ноги на ногу. Их кормили из трубок, а физические нагрузки, необходимые для успешного созревания плода, животные получали от гигантских механических рук, которые стискивали и массировали их ноги так, будто коровы бредут по бескрайнему полю. То и дело какая-нибудь из коров начинала двигать челюстями, словно жвачку жевала.
«Снятся ли им одуванчики? — думал Эдуардо. — Чувствуют ли они, как призрачный ветер ворошит траву у них под ногами? Наполняются ли их мозги тихой радостью оттого, что в утробе у них созревает новая жизнь? И понимают ли они, что за дети растут у них во чреве?»
Однако коровам, по-видимому, весьма не нравилось то, что с ними сотворили, ибо тела их решительно отторгали имплантированные эмбрионы. Младенцы, на этой стадии развития не крупнее мелкой рыбешки, гибли один за другим.
Наконец остался только один — последний.
По ночам Эдуардо спал плохо. Он то и дело вскрикивал во сне, и Анна спрашивала, что случилось. Но он не мог ей рассказать! Не мог признаться, что, если последний эмбрион погибнет, его вышвырнут с работы. И отошлют на фермы. И тогда она, Анна, и их дети, и старик отец побредут по пыльным дорогам под жарким, палящим солнцем.
Но этот единственный эмбрион вырос и превратился в существо с отчетливо различимыми руками, ногами и миловидным личиком. Эдуардо часами рассматривал его на экране сканера. «Ты держишь в своих руках мою жизнь», — говорил он младенцу. И малыш, будто слыша, принимался крутиться в коровьей матке всем своим маленьким тельцем, пока не поворачивался к человеку лицом. И Эдуардо, непонятно почему, ощущал теплую привязанность к этому крохотному созданию.
Когда наступил решающий день, Эдуардо принял новорожденного на руки, словно собственное дитя. Его взор затуманили слезы. Он бережно положил младенца в колыбель и потянулся за иглой, которая должна была стереть его разум.
Лиза торопливо перехватила его руку.
— Этого не исправляй, — велела она. — Это один из Алакранов. Их всегда оставляют как есть…
«На пользу ли тебе это будет? — думал Эдуардо, глядя, как младенец поворачивает головку навстречу суетящимся медсестрам в накрахмаленных халатах. — Скажешь ли ты мне спасибо, когда вырастешь?»
