ГЛАВА 1. АНЖЕЛА
У Клары снова видения.
Сегодня четвертое июля. Если бы мы были в Вайоминге, мы бы праздновали, ели арбуз и смотрели фейерверк в Джексон Холл, потешаясь над туристами. Вместо этого мы в Риме, уплетаем бабушкины печально известные спагетти вместе со всем кланом Зербино, мои дяди и тети, кузены и кузины сгрудились плечом к плечу вокруг стола. Мы – Зербино – шумные ребята. Почти несносные. Тетки сплетничают о женщине, которая живет по соседству, и, если верить им на слово, состоит в серьезных отношениях с тремя парнями, которые друг о друге и не подозревают. Они болтают об этом так громко, что я уверена, та самая соседка прекрасно их слышит. Через стол я смотрю на Клару, мол, можешь поверить, что я имею отношение к этим людям? Но ее глаза абсолютно пусты. Я задаю ей вопросы, но она не отвечает. Она не слышит меня.
Она смотрит в будущее.
Делает ли меня плохой то, что мне кажется забавным, как она таращится в пустоту и одинокая полоска от спагетти, отпечатавшаяся у нее на подбородке?
Вдруг вилка выпадает из ее руки, громко звякая по столу, и моя родня замечает, что Клара больше не с нами. Кто-то спрашивает, все ли у нее в порядке. Кто-то прикасается к ее плечу, осторожно трясет его. Она не отвечает. Комната взрывается от неистового итальянского. Мой дядя Альберто, сидящий рядом с ней, начинает стучать ей по спине. Сильно. Моя кузина Белла кричит что-то об аллергической реакции и скорой. А Клара просто сидит, опершись о стол, ее лицо всего в нескольких дюймах от тарелки. Отрешенная.
По моим подсчетам, осталось секунды две до того, как они додумаются испытать на ней прием Хаймлиха[1].
– Она не в шоке! – Ору я на итальянском своему дяде. – Оставь ее в покое! Ты ее покалечишь!
Он продолжает долбить ее по спине.
– Перестань, Альберто, хватит! – приказывает Нонна.
Он останавливается. Нонну слушаются все и всегда.
Вдруг Клара глубоко вдыхает и садится. Несколько раз она моргает, не понимая, где она и как здесь оказалась. У нее взгляд только что проснувшегося человека, все за столом встревожено смотрят на нее.
– Простите, – бормочет она, ее лицо приобретает красноватый оттенок. Она прочищает горло, и пытается заправить волосы за уши, и, прежде чем она успевает снова сложить руки на коленях, я замечаю, что ее рука дрожит. – Со мной все в порядке. Извините.
На нее пялятся еще сильнее. Затем Белла говорит: – Как вы думаете, что с ней? – и все начинают говорить, что у нее могло бы какое-нибудь медицинское отклонение, возможно, нарколепсия, что по-итальянски звучит забавно, narcolessia. Они переходят к тому, какая Клара странная, даже для американки. Причина может быть в том, что она вне себя от горя, потому что несколько недель назад умерла ее мать. Или потому что ее брат – преступник, который пропал – откуда они это знают, недоумеваю я. Они что, подслушивали ее телефонный разговор, когда она звонила Билли и спрашивала про Джеффри? Или, рассуждают они, у нее могут быть проблемы с наркотиками.
 Они не думают, что она может понять, о чем они говорят. Но она, конечно, понимает. Она понимает любой язык на земле. Я встречаюсь с ней глазами через стол и пытаюсь послать ей понимающую улыбку. Да, иногда быть кровным ангелом просто отстой, зато всегда есть над чем посмеяться, так ведь?
Она не отвечает на улыбку. Пробормотав что-то неразборчивое, она выходит из-за стола. Я пользуюсь моментом, чтобы объяснить своей семье, что (а) Клара не употребляет наркотики, и (b) ей не нужно к врачу. Я делаю упор на горе и все объясняю этим.
– У Клары сейчас трудный период, – говорю я. И это правда.
Я нахожу ее у маленькой раковины в нашей ванной, яростно шоркающей, пытающуюся оттереть соус от спагетти со своей белой футболки.
– Итак, – я прислоняюсь к косяку. – Новое видение.
– Угу. – Шорк Шорк. Шорк.
– Что на этот раз? – спрашиваю я.
Она продолжает тереть, но пятно не отходит; оно только увеличивается. – Пока не много. Темнота. Неприятное чувство.
Конечно, это не все, просто она не говорит. Клара постоянно о чем-то умалчивает.
– Ой, какое забавное видение, – говорю я.
Она издает невеселый смешок. – Да уж. Веселое время рулит.
 Мои видения никогда такими не были. Несколько раз я замирала так же, как она сегодня, но это никогда не длилось так долго. Когда такое случается со мной, это похоже на вспышки, поток картинок, которые шквалом обрушиваются на меня, одна за другой, всегда одно и то же: длинная дорожка, выложенная лиловыми и коричневыми камнями, ведущая на широкую открытую площадку, пальмы, припаркованные машины, велосипеды проносятся мимо со свистом, солнце высоко над головой. Затем пять выложенных ступенек, ведущих во что-то, напоминающее задний двор, обрамленный бесконечными арками, а за ними вдали двор. Красные цветы. Вспышки темных фигур, стоящих в кругу.
Они пугали меня, это темные фигуры. Я думала, они могли оказаться падшими ангелами, плохими парнями, которые пришли, чтобы навредить мне или не позволить мне что-то сделать, ради чего я была послана в это место, или забрать меня в ад, или что-то такое же неприятное. Затем я выяснила, что вижу университет Стенфорда, а фигуры – ни что иное, как статуи – точная копия роденовских « Граждан Кале».  У Стенфорда пунктик по поводу Родена.
В любом случае, суть в том, что мои видения никогда не показывают ничего плохого. Они открывают мне солнечный день и несколько ступеней. Единственное, что в наших с Кларой видениях общего, это то, что на вершине лестницы я вижу парня, стоящего ко мне спиной, как она видела только спину Кристиана в своих первоначальных видениях – но тогда она еще не знала, что это Кристиан. Я тоже понятия не имею, кто этот парень, но на нем серый костюм, что наводит на мысль, что это кто-то постарше.
Я должна доставить ему сообщение.
После нескольких лет видений, все мои записи, исследования и попытки замедлить их и понять, о чем они, вот и все, что я имею.
Я сижу в ногах кровати и пытаюсь не показывать зависти. У Клары всегда были важные видения, драматичные моменты, которые ей нужно воплотить в жизнь, а мы все должны подыгрывать, будто она первая скрипка в нашем оркестре. Она постоянно подвергается какой-то опасности: Черное Крыло всегда неподалеку, ужасное нападение, в ее предназначении есть смысл. Клара еще и Трипл, ангел на три четверти, редкий, сильный, нужный всем, и хорошим и плохим, хотя она даже не хочет ничего с этой силой делать. В своих желаниях Клара напоминает Пиноккио: все, чего она хочет глубоко в душе – это стать настоящей девчонкой. Обычной девчонкой. Несмотря на то, что она намного больше.
Я же как поющая открытка. Никого не спасаю. Ни с кем не сражаюсь. Просто слова – слова, которых я пока не знаю. Клара – героиня книги. Я – девочка на побегушках.
Я напоминаю себе, что в истории человечества было много посланий с небес. Это важная работа. Это жизненно. Не все крутится вокруг личности, как у Клары. Дело не в том, кто я и что из себя представляю. Это работа, которая мне поручена. Вот такая простая. Легкая. Но все равно важная.
Вот в чем я себя убеждаю.
 Клара оставляет футболку в покое, бросает ее на дно чемодана. Тяжело вздыхает. – Значит, теперь твоя семья думает, что я фрик, да?
Я пожимаю плечами. – Они и раньше так думали. Но они также думают и про меня. Слишком много книг. – Говорю я, переходя на итальянский. – Девочки вроде нее должны гулять, встречаться с молодыми людьми, иметь парня, а не прятаться в библиотеках и церквях.
Она улыбается, на этот раз по-настоящему. Фрики любят компанию. – Тогда ладно. Только пока ты тоже остаешься фриком.
– Никогда не недооценивай силу фриков, – говорю я ей.
Она смотрит задумчиво. – Я думала, у тебя есть парень. Ну, в Италии. Разве нет?
Будто бы она не знает, что именно об этом никогда не разговариваю. Но я прекрасная актриса, когда вынуждают обстоятельства. В конце концов, я же выросла в театре. Так что мне  не представляет труда сыграть потаскушку. Я выгибаю бровь, соблазнительно растягиваюсь на кровати и говорю: – Но Зербино знать об этом не обязательно. У меня здесь было много разных итальянских жеребцов, а Нонна и не подозревала.
– О, я думала…
– Мы и тебе найдем, – быстро говорю я. – Думаю, это как роз то, что доктор прописал. Летний роман.
Свет в ее глазах гаснет. Это последнее, чего бы ей хотелось. Она еще сохнет по ковбою, думает о нем почти все время и во сне, и наяву. За те три недели, что мы путешествуем, я уже выучила ее томное в-мыслях-о-Такере выражение лица.
Клара думает, что ей удается скрывать свои чувства, но ее довольно легко прочесть. Ее сердце открыто нараспашку для каждого. И в настоящий момент оно, однозначно, разбито.
Она не знает самого важного про состояние моего сердца. Оно тоже разбито.