Глава 1
От старичков меня трясло. Швейцар одарил меня хорошо отрепетированной улыбкой и впустил в банк тел. Он был не такой уж старый – лет 110, – но меня все равно передернуло. Волосы у него были серебряные, как и у большинства старичков: этакий фальшивый почетный знак возраста. Внутри это ультрасовременное помещение с высоким потолком заставило меня казаться крошечной. Я прошла по вестибюлю, словно скользя по сну, и мои ноги едва касались мраморного пола.
Он направил меня к регистраторше, у которой оказались седые волосы и матовая красная помада, заляпавшая обнаженные в улыбке зубы. Здесь, в банке тел, старички вынуждены были обращаться со мной вежливо. А вот если бы они встретились со мной на улице, я оказалась бы невидимкой. Неважно, что я была лучшей в классе – в то время, когда еще существовала школа. Мне было шестнадцать. Для них я – младенец.
Стук каблуков регистраторши в этом строгом зале звучал гулко. Она привела меня в небольшую приемную, пустую, если не считать обитых серебряной парчой кресел по углам. Они казались старинными, однако стоявший в приемной химический запах напоминал о свежей краске и синтетике. Так называемые «голоса природы» – разноголосый щебет лесных птиц – были такими же поддельными. Я бросила взгляд на мои потрепанные треники и обшарпанные ботинки. Я постаралась их почистить, но пятна сходить не желали. А поскольку я шла пешком до Беверли-Хиллз под утренним мелким дождиком, то еще и вымокла как мышь.
У меня болели ноги. Мне хотелось рухнуть в кресло – но я не посмела оставлять на парче отпечаток моей мокрой задницы. Высокий старичок зашел в комнату, сняв мою мелкую проблему с этикетом.
– Кэлли Вудланд? – Он взглянул на часы. – Вы опоздали.
– Извините. Дождь…
– Ничего страшного. Главное – вы пришли.
Он протянул руку.
Его седые волосы казались еще белее по контрасту с искусственным загаром. Он улыбнулся и шире раскрыл глаза, заставив меня занервничать еще сильнее, чем обычно бывало рядом со старичками. Они не заслуживали называться старейшинами, как они сами предпочитали бы, эти жадные старперы, жизнь которых подходила к концу. Я заставила себя пожать его морщинистую руку.
– Я – мистер Тинненбом. Добро пожаловать в «Лучшие цели».
Он обхватил мою кисть второй рукой.
– Я здесь, просто чтобы посмотреть…
Я обвела взглядом стены, словно пришла познакомиться с интерьером.
– Как все устроено? Конечно. Это бесплатно. – Он ухмыльнулся и наконец отпустил мою руку. – Давайте пройдем.
Он подал мне руку, словно сама я не нашла бы выхода из комнаты. Зубы у него так блестели, что я от его улыбки поежилась. Мы прошли по короткому коридору к нему в кабинет.
– Заходите, Кэлли. Садитесь к столу.
Он закрыл дверь.
Я прикусила язык, чтобы не ахнуть при виде той роскоши, которая оказалась внутри. На одной из стен массивный медный фонтан нескончаемо изливал воду. Здесь позволяли этой прозрачной чистой воде падать и плескаться так, словно она была бесплатная!
Центр комнаты занимал стеклянный рабочий стол, инкрустированный светодиодами, а над ним в воздухе висел виртэкран. На него было выведено изображение девушки моего возраста с длинными рыжими волосами. На ней были спортивные шорты. Хотя она улыбалась, снимок был сделан точно в фас, словно полноростная фотография преступника. Лицо у нее было симпатичное. Полное надежды.
Я села на современный металлический стул, а мистер Тинненбом встал за стол и указал на экран.
– Одна из наших последних вступивших. Как и вы, узнала про нас от друга. Женщины, арендовавшие ее тело, были весьма довольны. – Он прикоснулся к углу экрана, заменив ее изображение на подростка в спортивных плавках и с внушительной мускулатурой. – Ее к нам направил вот этот парень, Адам. Он умеет кататься на сноуборде и на горных лыжах, занимается альпинизмом. Он популярен у тех мужчин, которые уже несколько десятков лет не могли наслаждаться своими любимыми видами спорта.
Его слова превращали всю процедуру в неприятную реальность. Мерзкие дряхлые старички с артритом захватывают тело этого подростка на неделю, живут в его коже. Меня затошнило. Мне захотелось вскочить и убежать, но одна мысль не позволила мне этого сделать.
Тайлер.
Я обеими руками вцепилась в сиденье стула. У меня забурчало в животе. Тинненбом протянул мне оловянную вазочку с супертрюфелями в бумажных формочках. Когда-то у моих родителей была точно такая же вазочка.
– Хотите? – предложил он.
Я молча взяла одну огромную конфету, а потом внезапно вспомнила о правилах поведения.
– Спасибо.
– Берите еще.
Он чуть покачал вазочкой, соблазняя меня.
Я взяла вторую конфету, а потом и третью, поскольку вазочка по-прежнему висела у моей руки. Я завернула их в формочки и убрала в карманчик толстовки. Он вроде как огорчился, что не увидит, как я их ем, словно это должно было стать его сегодняшним развлечением. За моим стулом журчал и плескался фонтан, словно дразнил меня. Если он не предложит мне чего-то попить, то, не исключено, его ожидает зрелище того, как я суну голову под фонтан и начну лакать воду, как собака.
– А можно мне стакан воды? Пожалуйста!
– Конечно. – Он прищелкнул пальцами и повысил голос, словно обращаясь к какому-то скрытому устройству: – Стакан воды юной леди!
Спустя мгновение старушка с фигурой фотомодели вошла к нему в кабинет со стаканом воды на подносе. Высокий стакан был обернут белой полотняной салфеткой. Я взяла его и увидела в нем маленькие кубики, сверкавшие, как бриллианты. Лед. Она поставила поднос рядом со мной и ушла.
Я запрокинула голову и выпила чудесную воду залпом. Прохладная жидкость скользнула мне в горло. Мои глаза невольно закрылись: я наслаждалась тем, что пью самую чистую воду, какая только попадалась мне с момента окончания войны. Когда я допила, то позволила одному кубику льда упасть мне в рот. Я захрустела им, перемалывая зубами. Когда я открыла глаза, то увидела, что Тинненбом разглядывает меня.
– Хотите еще? – предложил он.
Я хотела, но по его взгляду поняла, что он предложил мне это не всерьез. Я покачала головой и догрызла кубик. Ставя стакан на поднос, я отметила, что мои ногти стали казаться еще более грязными. Глядя, как лед тает в стакане, я вспомнила, как пила воду со льдом в последний раз. Казалось, это было целый век назад, хотя на самом деле прошел только год: в мой последний день у нас дома. Уже назавтра туда явились маршалы.
– Хотите знать, как все устроено? – спросил Тинненбом. – Здесь, в «Лучших целях»?
Мне ужасно захотелось закатить глаза, но я удержалась. Уж эти мне старички! Зачем бы еще я сюда пришла? Я чуть улыбнулась и кивнула.
Он постучал по углу экрана, очищая его, а следующим движением вызвал гологранимацию. Экран разделился на две половинки, и на первой какая-то старушенция откинулась в шезлонге, а ей на макушку пристраивали шапочку. Разноцветные проводки от шапочки тянулись к компьютеру.
– Арендатор подключена к ИТК – интерфейсу тело – компьютер – в палате, где дежурят опытные медсестры, – сказал он. – После этого ее погружают в сумеречный сон.
– Как у стоматолога?
– Да. Все ее жизненные показатели отслеживают в течение всего процесса. – На другой половинке экрана юная девушка полулежала в длинном мягком кресле. – Вас усыпят, как при наркозе. Совершенно безболезненно и безвредно. Вы проснетесь через неделю. Немного шатать будет, зато денег у вас станет намного больше.
Он снова сверкнул зубами.
Я с трудом справилась с желанием поежиться.
– А что происходит в течение недели?
– Она становится вами. – Он развел руки с раскрытыми ладонями. – Вы ведь знаете про компьютерные программы, которые позволяют безруким двигать фальшивыми руками? Они просто думают об этом – и они двигаются? Это очень похоже.
– То есть она просто представляет, что она – это я, и если ей что-то хочется взять, она об этом думает, а моя рука это хватает?
– Как будто она в вашем теле. Она с помощью своего разума выводит ваше тело отсюда и снова становится молодой. – Он ухватил рукой себя за локоть второй руки. – Ненадолго.
– Но как?..
Он кивком указал на вторую часть экрана.
– Там, в другой комнате, донор… это будете вы… подсоединен к компьютеру беспроводным ИТК.
– Беспроводным?
– Мы введем вам в заднюю часть головы крошечный нейрочип. Вы ничего не почувствуете. Это совершенно безболезненно. Позволяет нам обеспечивать ваше постоянное подключение к компьютеру. Затем мы подсоединяем ваши мозговые волны к компьютеру, и компьютер устанавливает между вами связь, соединяя вас.
– Соединяя.
Я нахмурилась, пытаясь представить себе такое соединение двух разумов. ИТК. Нейрочип. Введенный. Это становилось все более пугающим. И в то же время мне хотелось узнавать все больше.
– Я понимаю: все настолько ново! – Он снисходительно мне ухмыльнулся. – Мы следим, чтобы вы полностью заснули. Разум арендатора перехватывает управление вашим телом. Она отвечает на вопросы, заданные нашими сотрудниками, чтобы убедиться, что все работает так, как нужно. После чего она получает возможность наслаждаться арендованным телом.
На диаграмме возникли изображения: арендованное тело играет в гольф, в теннис, ныряет с маской…
– Тело сохраняет мышечную память, так что она сможет играть во все те спортивные игры, в которые играли вы. Когда время истекает, арендатор приводит тело обратно. Связь прерывается должным порядком. Арендатора выводят из сумеречного сна. Ее осматривают – и она уходит восвояси. Вы – донор – полностью восстанавливаете свою мозговую деятельность через компьютер. Вы просыпаетесь в своем теле, словно несколько дней проспали.
– А что, если, пока она будет в моем теле, со мной что-то случится? При катании на сноуборде или затяжном прыжке с парашютом? Что, если я пострадаю?
– Ничего подобного здесь никогда не бывало. Наши арендаторы подписывают контракт, который делает их финансово ответственными. Поверьте: всем хочется получить свой депозит обратно.
По его словам, это получалось похоже на прокат машины. Меня мороз продрал, словно по спине провели куском льда. Это заставило меня вспомнить о Тайлере – единственной причине, которая удерживала меня на этом стуле.
– А что будет с чипом? – спросила я.
– Его удаляют после вашей третьей аренды. – Он вручил мне лист бумаги. – Вот. Это, наверное, вас успокоит.
«Правила для арендаторов в «Лучших целях»
1. Вы не имеете права вносить какие бы то ни было изменения во внешность арендованного вами тела, в том числе (но не только) в виде пирсинга, татуировки, стрижки или окраски волос, косметических контактных линз и любых хирургических вмешательств, в том числе увеличения каких-либо частей тела.
2. Не разрешены никакие изменения зубов, включая пломбы, удаление и декоративную инкрустацию.
3. Вы обязаны оставаться в пределах пятидесятимильного радиуса от «Лучших целей». Карты прилагаются.
4. Любая попытка воздействия на нейрочип приводит к немедленному прекращению аренды без возврата денег и наложению штрафа.
5. Если у вас возникли проблемы с арендованным вами телом, возвращайтесь в «Лучшие цели» как можно быстрее. Пожалуйста, относитесь к взятому в аренду телу бережно, постоянно помня, что это реальная молодая личность.
Знайте: каждый нейрочип не позволяет арендатору заниматься незаконными вещами».
Эти правила нисколько меня не успокоили. Они подняли такие вопросы, о которых я даже не задумывалась.
– А как насчет… других вещей? – спросила я.
– Например?
– Не знаю… – Мне ужасно хотелось, чтобы он не заставлял меня это произнести. Но он заставил. – Секс?
– А при чем тут он?
– В правилах про него ничего не сказано, – пояснила я.
Мне совершенно не хотелось, чтобы мой первый раз состоялся в мое отсутствие.
Он покачал головой.
– Арендаторам это говорится совершенно четко. Это запрещено.
Ага, как же. Хорошо хоть беременность исключается. Все знали про этот побочный эффект вакцинации – как хотелось бы надеяться, временный.
Живот у меня спазматически сократился. Я смахнула упавшие на глаза волосы и встала.
– Спасибо, что уделили мне время, мистер Тинненбом. И за демонстрацию.
У него скривились губы. Он попытался скрыть это за полуулыбкой.
– Если подпишете соглашение сегодня же, то получите бонус. – Он извлек из своего стола бланк и что-то на нем нацарапал, а потом придвинул его по столу ко мне. – Это за три аренды.
Он закрыл ручку колпачком.
Я взяла контракт. На эти деньги мы смогли бы купить дом и питаться целый год. Я снова села и глубоко вздохнула.
Он протянул ручку. Я ее схватила.
– Три аренды? – переспросила я.
– Да. И деньги получите по завершении.
Бумага задергалась. Я поняла, что это у меня рука дрожит.
– Это очень щедрое предложение, – сказал он. – В него входит бонус за то, что вы подпишете его сегодня.
Мне нужны были эти деньги. Они были нужны Тайлеру.
Когда я стиснула ручку пальцами, плеск фонтана у меня в ушах стал громче. Я смотрела на лист бумаги, но в глазах у меня мелькали матовая красная помада, глаза швейцара, ненастоящие зубы мистера Тинненбома… Я поднесла ручку к бумаге, но, не успев оставить на ней никакого следа, посмотрела на него. Может, мне хотелось получить еще одно, последнее, уверение. Он кивнул и улыбнулся. Одет он был безупречно – не считая кусочка белой нитки на лацкане пиджака. У него была форма вопросительного знака.
Он так меня торопил! Даже не успев ничего сообразить, я положила ручку.
Он прищурился.
– Что-то не так?
– Я просто вспомнила, что всегда говорила моя мать.
– И что же?
– Она говорила: важное решение всегда надо принимать на свежую голову. Мне нужно время.
Его взгляд заледенел.
– Не могу обещать, что потом эта сумма останется в силе.
– Придется рискнуть.
Я сложила контракт, спрятала его в карман и встала. Мне удалось выжать из себя слабую улыбку.
– А вы можете себе это позволить?
Он заступил мне дорогу.
– Нет, наверное. Но мне необходимо все обдумать.
Я обогнула его и пошла к двери.
– Звоните, если будут вопросы, – сказал он громче, чем нужно было бы.
Я пробежала мимо регистраторши, которая, похоже, была недовольна тем, что я ухожу так рано. Провожая меня взглядом, она нажала на что-то, что я приняла за тревожную кнопку. Я продолжала быстро двигаться к двери. Швейцар уставился на меня сквозь стекло, и потом все-таки открыл дверь.
– Уже уходите?
Его тупое лицо было омерзительным.
Я проскочила мимо него.
Когда я оказалась на улице, в лицо мне ударил свежий осенний воздух. Жадно вдыхая его, я лавировала в толпе старичков, запрудившей тротуар. Наверное, я оказалась единственной, кто отказал мистеру Тинненбому, не клюнув на его обещания. Но я приучилась не доверять старичкам.
Я прошла через Беверли-Хиллз, укоризненно глядя на сохранившиеся еще богатые уголки – спустя год после окончания войны. Здесь только каждый третий магазин не работал. Фирменная одежда, визуализаторы, бот-товары – все для ублаготворения богатеньких старичков. Здесь хорошо было бы порыскать. Если что-то ломается, это просто выбрасывают: некому ремонтировать и негде достать запчасти.
Я не поднимала головы. Пусть сейчас я и не делаю ничего незаконного, но стоит маршалу меня остановить – и я не смогу предъявить те документы, которые положено носить опекаемому несовершеннолетнему.
Пока я стояла, ожидая сигнала светофора, остановился грузовик с компанией мрачных новичков, грязных и побитых. Они сидели по-турецки в кузове, в центре которого были свалены кирки и лопаты. Одна девушка с замотанной бинтами головой уставилась на меня неживым взглядом.
Я заметила в них искру зависти, как будто моя жизнь была чем-то лучше. Когда грузовик отъехал, девушка обхватила плечи руками, вроде как обнимая себя. Какой бы плохой ни была моя жизнь, ей было еще хуже. Должен же существовать какой-то выход из этого безумия! Какой-то выход, помимо того страшненького банка тел или вот этого узаконенного рабского труда.
Я выбирала второстепенные улицы, держась подальше от бульвара Уилшир, который был магнитом для маршалов. Два старичка, бизнесмены в черных плащах, шли мне навстречу. Я отвела взгляд и сунула руки в карманы. В левом у меня был спрятан контракт. В правом – завернутые в бумагу конфеты.
Горечь и сладость.
Чем дальше я отходила от Беверли-Хиллз, тем хуже становилась обстановка. Мне пришлось обходить горы мусора, дожидающиеся вывоза, который явно сильно задержался. Подняв голову, я вдруг заметила, что прохожу мимо дома с красными предупредительными знаками. Зараженный. Последние вирусные обстрелы были уже больше года назад, но команда спецзащиты так и не собралась очистить этот дом. Или не пожелала. Я прикрыла нос и рот рукавом, как меня учил папа, и поспешила пройти дальше.
Стало смеркаться – и я начала идти спокойней. Вытащив наручный фонарик, я закрепила его на левом запястье, но включать не стала. Мы переколотили здесь все уличные фонари. Нам необходима была защита темноты, чтобы власти не смогли забрать нас под одним из своих надуманных предлогов. Они были бы только рады запереть нас в каком-нибудь приюте. Я ни разу не бывала внутри таких, но слышала о них достаточно. Один из самых гадких, приют № 37, находился всего в нескольких милях отсюда. Я слышала, как про него шептались другие новички.
Когда я оказалась всего в паре кварталов от дома, стало уже совсем темно. Я включила фонарик. Спустя минуту я заметила два фонарика, стремительно метнувшиеся под углом ко мне с другой стороны улицы. Так как фонарики остались включенными, я могла надеяться, что эти кто-то – не враги мне. Но тут они одновременно погасли.
Разбойники.
Живот свело болью, сердце отчаянно забилось. Я побежала. Думать было некогда. Инстинкт вел меня к моему дому. Одна из преследовавших, высокая девица с татушкой на щеке, догнала меня. Она уже была прямо у меня за спиной и тянула руку, чтобы ухватиться за мою толстовку.
Я заработала ногами быстрее. Боковой вход в наше здание был в половине квартала отсюда и ждал меня. Она повторила попытку – и на этот раз успела поймать меня за капюшон.
Когда она его дернула, я упала, тяжело рухнув на тротуар. Я ударилась спиной, и голове тоже было больно. Она нависла надо мной и потянулась к моим карманам. Ее приятель, мальчишка поменьше, снова включил свой фонарик и направил его свет прямо мне в глаза.
– У меня нет денег.
Я сощурилась и попыталась оттолкнуть ее руки.
Она открытыми ладонями ударила меня с двух сторон, больно хлопнув по ушам. Грязный прием, от которого в голове начинало гудеть.
– Нет для меня денег? – сказала она, и ее глухие слова прокатились по моим мозгам. – Тогда ты влипла.
Выброс адреналина придал мне сил, и я ударила ее в подбородок. Она начала заваливаться, но удержалась раньше, чем я успела из-под нее выскользнуть.
– Ты труп, детка.
Я извивалась и дергалась, но она придавила меня своими тренированными ногами. Замахнувшись кулаком, она вложила в удар всю силу. В последнюю секунду я отодвинула голову – и ее кулак попал в землю. Она заорала.
Ее вопль подсказал мне момент, чтобы выбраться из-под нее, пока она баюкала ушибленную руку. Сердце у меня колотилось так, что готово было выскочить из груди. Парнишка подбежал с камнем. Хватая ртом воздух, я вскочила на ноги.
У меня из кармана что-то вывалилось. Мои противники тут же стали присматриваться.
Это был один из драгоценных супертрюфелей.
– Еда! – заверещал парнишка, направляя на него свой фонарик.
Девушка поползла к конфете, прижимая разбитую руку к груди. Ее приятель стремительно наклонился и схватил добычу. Она поймала его за руку, отломила кусок трюфеля и сунула себе в рот. Он сожрал остаток. Я бросилась ко входу в мой дом. Открыв дверь – мою дверь, – я нырнула в здание.
Я молилась, чтобы они не вошли в мой дом. Мне приходилось надеяться на то, что они испугаются других мирников и тех ловушек, которые я могла заранее устроить. Я направила свой фонарик на ступеньки. Пусто. Я поднялась на третий этаж и выглянула в окно. Внизу грабители разбегались, словно крысы. Я провела быструю проверку. Голова в районе затылка болела от удара об асфальт, но я обошлась без серьезных ссадин и переломов. Прижав руку к груди, я постаралась выровнять дыхание.
Я сосредоточила внимание на внутренних помещениях и провела привычный анализ. Я постаралась прислушаться получше, но в ушах у меня все еще звенело после драки. Я тряхнула головой, стараясь прочистить уши.
Новых звуков нет. Новых жильцов нет. Опасности нет. Офис в конце коридора манил меня, как маяк, обещая отдых. Наша баррикада из письменных столов отгораживала один угол, отделяя часть пространства от громадной пустой комнаты и создавая иллюзию уюта. Наверное, Тайлер уже спит. Я нащупала у себя в кармане оставшиеся супертрюфели. Может, сделать ему сюрприз утром?
Но мне не терпелось.
– Эй, проснись. У меня кое-что для тебя есть.
Когда я зашла за столы, там ничего не оказалось. Ни одеял, ни брата. Ничего. Наше скудное имущество исчезло.
– Тайлер! – позвала я.
У меня больно сжалось горло, и я затаила дыхание. Я бросилась к двери, но в этот момент из-за нее выглянуло лицо.
– Майкл!
Майкл тряхнул лохматой светлой головой.
– Кэлли!
Он поднес фонарик себе к подбородку и состроил перепуганную рожу, а потом, не удержавшись, захохотал.
Раз он хохочет, с Тайлером все в порядке. Я легонько его пихнула.
– Где Тайлер? – спросила я.
– Мне пришлось перевести вас обоих к себе в комнату. Тут начала протекать крыша. – Он направил свой фонарик на темную кляксу на потолке. – Надеюсь, ты не против?
– Не знаю. Зависит от того, какой у тебя там интерьер.
Я прошла за ним в комнату напротив. Там в двух углах столы отгораживали уютные безопасные углы. Подойдя ближе, я увидела, что он полностью воспроизвел то, как все было устроено у нас. Зайдя в отгородку в дальнем углу, я увидела Тайлера: он сидел у стены, накрыв ноги одеялом. Он казался слишком маленьким для своих семи лет. Не знаю, в чем было дело: то ли в том, что мне на секунду показалось, будто я его потеряла, то ли в том, что меня не было целый день, – но я словно увидела его заново. Он похудел с тех пор, как мы стали беспризорниками. Его пора было стричь. На коже под глазами у него лежали темные тени.
– Где ты была, Мартышка?
Голос у Тайлера был хриплым.
Я постаралась спрятать свою тревогу.
– Уходила.
– Тебя долго не было.
– Но с тобой ведь был Майкл. – Я встала рядом с ним на колени. – И я долго искала для тебя особое лакомство.
У него на губах появилась слабая улыбка.
– Что ты мне достала?
Я извлекла из кармана бумажную формочку и развернула витаминизированную конфету. Размером она была с печенье. У него округлились глаза.
– Супертрюфель? – Он посмотрел на стоящего рядом со мной Майкла. – Ого!
– У меня два. – Я показала ему второй. – Для вас обоих.
Он покачал головой:
– Этот ты съешь.
– Тебе нужны витамины, – возразила я.
– Ты сегодня ела? – спросил он.
Я пристально посмотрела на него. Соврать? Нет, он слишком хорошо меня знает.
– Поделите его между собой, – посоветовал Тайлер.
Майкл пожал плечами, и волосы закрыли ему один глаз. У него все движения получались непринужденными и красивыми.
– С этим не поспоришь.
Тайлер улыбнулся и взял меня за руку.
– Спасибо, Кэлли.
Мы съели супертрюфели, усевшись за письменный стол, поставленный в центре комнаты. Он служил нам обеденным столом, а наручный фонарик Майкла, который он положил в центре, был включен в режиме свечки. Мы разрезали конфеты на крошечные кусочки и шутливо объявили, что первый был закуской, второй – горячим, а третий – десертом. Они были просто сказочными, эти сладкие плотные шоколадки, чуть тягучие, сытные и тающие на языке. Они слишком быстро закончились.
После еды Тайлер приободрился. Он замурлыкал что-то себе под нос, а Майкл уперся подбородком в ладонь и уставился на меня через стол. Я понимала, что ему не терпится спросить меня про банк тел. И, может, не только про него. Я заметила, как его взгляд прошелся по моим свежим ссадинам и царапинам.
– От этих трюфелей мне пить захотелось, – сказала я.
– Мне тоже, – откликнулся Тайлер.
Майкл встал.
– Наверное, стоит набрать воды.
Он взял наши бутылки, висевшие на ремнях у двери, и заодно прихватил ведро для мытья. А потом ушел.
Тайлер положил голову на стол. Возбуждение, вызванное конфетами, его утомило. Я погладила его мягкие волосы, потерла ему шею. Толстовка съехала у него с плеча, открыв шрам от прививки. Я провела по нему пальцем, радуясь этой маленькой отметинке. Если бы не эта прививка, мы все умерли бы точно так же, как наши родители. Как все люди в возрасте между двадцатью и шестьюдесятью. Мы, как и пожилые старички, считались самыми уязвимыми, и потому нам первым сделали прививки от геноцидного вируса. И теперь, кроме нас, в живых никого не осталось. Ну, разве не смешно?
Через несколько минут Майкл вернулся с бутылками воды. Я ушла в туалет, где он поставил ведро. В первую неделю нашей жизни в этом здании здесь еще работал водопровод. Я вздохнула. Насколько же тогда было проще! Теперь нам приходится воровать воду из уличных труб, когда никто не видит.
Холодная вода приятно освежала, хоть сейчас уже был ноябрь, а здание не отапливалось. Я промыла порезы на руках и лице.
Когда я вернулась в комнату, Тайлер уже улегся в нашем уголке. Майкл устроился точно в таком же укреплении в углу напротив. Благодаря тому, что мы все собрались в одной комнате, мне стало спокойнее. Если кто-нибудь ворвется сюда, то один из нас сможет напасть на незваного гостя со спины. Майкл был вооружен отрезком металлической трубы. У меня был мини-шокер, который когда-то принадлежал отцу. Он был не такой мощный, как маршальский, но я на него рассчитывала. Печально, что теперь оружие стало для меня источником спокойствия.
Я села на спальник и разулась. Стянув с себя толстовку, я залезла в спальник, как будто собиралась заснуть. Мысленно я внесла пижаму в список тех вещей, которых мне не хватало больше всего. Фланелевую, еще теплую после утюга. Мне надоело постоянно оставаться одетой, готовой убегать или драться. Мне безумно хотелось оказаться в теплой пижамке и провалиться в глубокий беззаботный сон.
– Майкл перенес сюда все наши вещи.
Тайлер посветил фонариком на наши книги и сокровища на столах вокруг нас.
– Знаю. Он молодец.
Он направил луч фонарика на игрушечную собачку.
– Совсем как раньше.
Поначалу я решила, что он хотел сказать – как у нас дома, а потом поняла, что он имеет в виду: все так же, как было накануне. Майкл постарался разложить наши вещи точно так, как было до этого. Он прекрасно знал, насколько они нам дороги.
Тайлер снял со стола нашу голографическую рамку. Он делал это в те вечера, когда ему было особенно грустно. Положив ее на ладонь, он прокрутил снимки: наша семья у моря, мы играем на песке, наш папа на стрельбище, родители в день их свадьбы… Мой брат задержался там же, где всегда: снимок наших родителей во время круиза, сделанный три года назад, незадолго до начала военных действий в Тихом океане. Мне всегда было больно слышать их голоса. «Мы по тебе скучаем, Тайлер. Мы тебя любим, Кэлли. Заботься о братике». В самый первый месяц я плакала каждый раз, когда слышала их голоса. А потом перестала. Теперь они казались мне невыразительными, как у каких-нибудь безымянных актеров.
Тайлер никогда не плакал. Он продолжал ловить эти слова снова и снова. Теперь они заменили ему маму и папу.
– Ну все, хватит. Пора спать.
Я потянулась за рамкой.
– Нет! Я хочу все запомнить.
Он смотрел на меня с мольбой.
– Ты боишься их забыть?
– Наверное.
Я постучала по наручному фонарику у него на запястье.
– Помнишь, кто это изобрел?
Тайлер серьезно кивнул, выпячивая нижнюю губу.
– Папа.
– Правильно. Вместе с еще несколькими учеными. Так что всякий раз, когда ты видишь такой свет, представляй себе, что это папа о тебе заботится.
– Ты так делаешь?
– Каждый день. – Я погладила его по голове. – Не тревожься. Я тебе обещаю. Мы никогда, никогда их не забудем.
Я обменяла рамку на его любимую игрушку – теперь уже единственную – маленькую робособачку. Он засунул ее себе под мышку, и она перешла в плюшевый режим, укладываясь спать, словно настоящий песик. Если не считать светящихся зеленых глаз.
Я пристроила рамку на место: на крышку стола, под которым мы лежали. Тайлер раскашлялся. Я подтянула его спальник повыше, закутывая ему шею. При каждом приступе кашля я старалась не вспоминать слова врача из клиники: «Редкое легочное заболевание… Может, пройдет, а может – нет». Я смотрела, как грудная клетка Тайлера поднимается и опускается, слушала, как его тяжелое дыхание становится сонным. А потом я выбралась из спальника и выглянула из-за наших столов.
Фонарик Майкла светился на фоне стены. Я набросила на себя толстовку и прошлепала к нему.
– Майкл? – шепотом позвала я.
– Заходи.
Он старался говорить тихо.
Я вошла в его маленькую крепость. Мне нравилось заходить в его обиталище, попадать в окружение карандашных и угольных набросков. Все уголки были заполнены его рисовальными принадлежностями. Он рисовал сценки городской жизни, давая свою интерпретацию нашему окружению: пустым зданиям, новичкам – мирникам и разбойникам – с фонариками и многослойной поношенной одеждой, с бутылками воды, навешанными на худые фигурки.
Он отложил книгу и сел, прислонившись к стене, жестом приглашая меня устраиваться рядом с ним на его солдатском одеяле.
– Так что у тебя с лицом?
Я дотронулась пальцами до щеки. Она горела.
– Плохо выглядит?
– Тайлер не заметил.
– Только потому, что здесь так темно.
Я уселась напротив него, скрестив ноги по-турецки.
– Разбойники?
Я кивнула:
– Угу. Но я в норме.
– И как там было?
– Странно.
Он молчал, низко опустив голову.
– Ты чего? – спросила я.
Майкл поднял голову.
– Я боялся, что ты не вернешься.
– Но я же обещала, так?
Он кивнул.
– Ага. Но я подумал… а вдруг ты не сможешь вернуться?
Мне нечего было на это ответить. Мы немного посидели молча, а потом он все-таки заговорил.
– Ну, и что ты обо всем этом думаешь?
– Ты знал, что они вводят нейрочип вот сюда?
Я указала на заднюю часть головы у затылка.
– Куда? Дай посмотреть!
Он дотронулся до моих волос.
– Я же сказала, что иду только посмотреть!
Я прочла на его лице тревогу. Его глаза были мягкими и добрыми. Странно: я совершенно не замечала его раньше, хоть мы и жили на одной улице. Странно, что мы подружились только благодаря Вирусным войнам.
Я сунула руки в карманы – и что-то нащупала. Лист бумаги. Я вытащила его.
– Что это? – спросил он.
– Один тип в банке тел дал мне вот это. Это контракт.
Майкл подался ближе.
– Это они столько собираются заплатить?
Он вырвал бланк у меня из руки.
– Отдай!
Он прочел на бланке:
– «За три аренды».
– Я не соглашусь.
– Вот и хорошо. – Он чуть помолчал. – А почему? Я ведь тебя знаю. Ты не боишься.
– Столько они не заплатят. Этого просто не может быть. Потому-то я и догадалась.
– А как они вообще обходят закон? Они ведь нанимают начинателей?
Я пожала плечами.
– Наверное, есть какая-то лазейка.
– О них почти никто не знает. Никакой рекламы нигде не видно.
Он был прав.
– Я узнала про них только благодаря тому парню, который раньше жил на первом этаже.
– Ему небось платят за каждого приведенного новичка.
– За меня он ничего не получит. – Я легла на бок, пристраивая голову на руку. – Мне то место доверия не внушило.
– Ты, наверное, устала, – сказал он. – Идти пришлось далеко.
– Устала – это не то слово.
– Завтра давай пойдем на грузовой причал и попробуем добыть фруктов.
Его слова звучали все тише, а веки у меня потяжелели. А потом я открыла глаза и увидела, что он мне улыбается.
– Кэл, – ласково сказал он, – иди спать.
Я кивнула. Засунув контракт в карман, я вернулась к Тайлеру. Мое тело буквально растеклось по спальному мешку.
Я переключила фонарик на режим ночника. Он мягко светился.
Зимы в южной Калифорнии не слишком суровы, но скоро для Тайлера станет чересчур холодно. Мне надо найти ему какое-то теплое местечко, настоящий дом. Но как это сделать? Это были мои ежевечерние тревожные мысли. Я надеялась, что банк тел станет выходом, но теперь на это рассчитывать не приходилось. Когда я заснула, мой фонарик отключился.
Мой сон грубо прервал вопль противопожарного датчика. Горькая вонь забивала мне ноздри. Я почувствовала, как рядом со мной садится кашляющий Тайлер.
– Майкл! – позвала я.
– Пожар! – крикнул он нам из своего угла.
Браслет у меня на запястье показал пять утра. Я нащупала свою бутыль с водой и открыла ее. Выдвинув ящик стола над нами, я извлекла оттуда какую-то футболку и плеснула на нее воды.
– Прижми ее к носу! – велела я Тайлеру.
Фонарик Майкла пробился сквозь дым.
– Бежим! – крикнул он.
Я взяла братишку за руку. Наши фонарики едва освещали задымленную комнату. Пригибаясь, мы пробрались к двери.
Майкл приложил ладонь мне к спине, помогая найти лестницу. На лестничных пролетах клубился дым. Казалось, мы шли целую вечность, но все-таки нам удалось спуститься вниз. Когда мы выбрались на улицу, ноги у меня стали как ватные.
Мы поспешно отошли от здания, опасаясь прорыва огня и разлетающихся обломков. В утренней темноте из дома выбирались другие мирники: двоих мы знали, а еще трое, наверное, обитали ниже.
Они потрясенно смотрели на наш дом. Я резко обернулась.
– А где огонь? – спросила я.
– Где пожар? – почти одновременно со мной сказал Майкл.
– Это все? – проорал кто-то.
– Ага.
Я увидела какого-то старичка, лет ста: он шел к нам. На нем был отглаженный костюм.
– Точно? – Старичок обвел взглядом мирников. Те кивнули. – Отлично.
Мужчина поднял руку – и вперед вышли еще три старичка в рабочих робах.
Один из строителей сорвал ленту, которой был заклеен замок на боковой двери. Другой молотком прибил объявление. Тип в костюме выдал копию объявления нам.
Майкл прочел его вслух:
– Посторонним вход запрещен. У помещения новый владелец.
– Они нас выкурили! – воскликнул один из мирников.
– Вы должны немедленно покинуть этот участок, – сказал тип в костюме спокойно, но твердо.
Никто не сдвинулся с места, и он добавил:
– У вас минута.
– Но наши вещи!..
Я шагнула к зданию.
– Я не могу вас туда пропустить. Условия страховки, – сказал костюмный.
– Вы не имеете права присвоить наше имущество! – заявил Майкл.
– Самовольное заселение – это нарушение закона, – ответил старичок. – Я предупреждаю вас ради вашего же блага. Тридцать секунд.
У меня оборвалось сердце.
– Там все, что у нас осталось! Если нам нельзя зайти, пожалуйста, вынесите наши вещи!
Он покачал головой.
– Нет времени. Вам надо уходить. Маршалы уже едут.
Тут остальные мирники бросились бежать. Я обняла Тайлера за плечи и повернулась, чтобы уйти, но что-то меня остановило. Мужчина в деловом костюме уже повернулся к нам спиной, но строитель нас увидел и кивнул ему. Он обернулся.
– Прошу вас! Наши родители умерли. – У меня глаза щипало от слез. – Последние их фотографии остались в доме. На третьем этаже, в конце коридора. Может, кто-нибудь смог бы просто отдать нам рамку? Пусть даже просто выбросив ее в окно?
Он секунду колебался, словно обдумывал мою просьбу.
– Я и рад бы, но мне нельзя. Извините.
Он снова отвернулся. Я еще никогда не чувствовала себя настолько безнадежно. Нас разделяет больше ста лет: ему никогда не понять, что нам пришлось перенести.
– Кэлли, ладно. – Тайлер потянул меня за руку. – Мы сможем вспоминать их и без снимков. Мы не забудем.
Взвыли сирены.
– Это маршалы! – крикнул Майкл. – Бежим!
У нас не было выбора. Мы нырнули в темноту, оставляя позади последние овеществленные воспоминания о нашей семье и жизни, которую мы вели вместе всего год назад.