Глава 01
Он очнулся, лежа на спине, под солнечным светом, бьющим в лицо, под шум воды, бегущей где-то по соседству. Оптический нерв пронзала блистательная боль, а в основании черепа неустанно, но пока безболезненно пульсировали отдаленные раскаты грома подступающей мигрени. Перекатившись на бок, он оттолкнулся, перейдя в сидячее положение, спрятав голову между коленей. Ощутил неустойчивость мира задолго до того, как распахнул глаза, словно его ось сорвалась на дребезг. При первом вдохе почувствовал, будто кто-то вгоняет стальной клин между верхними ребрами левого бока, но, со стоном продравшись сквозь боль, с усилием открыл глаза. Левый глаз, должно быть, совсем заплыл, потому что смотрел как через щелку.
Зеленейшая трава, какую он только видел – целый лес длинных, мягких былинок, – сбегала к берегу. Чистая, стремительная вода бурлила среди валунов, торчащих из потока. За рекой – вознесшийся на тысячу футов утес. На уступах – растущие кучками сосны, воздух напоен их ароматом и свежестью проточной воды.
На нем черные брюки и черная куртка с оксфордской рубашкой под ней; белый хлопок забрызган кровью. Под воротником болтается черный галстук с почти распустившимся узлом.
При первой попытке встать колени подломились, и он плюхнулся обратно – достаточно жестко, чтобы послать через грудную клетку вибрации жгучей боли. Вторая попытка увенчалась успехом, и он обнаружил себя шатко, но стоящим на земле, вихляющейся под ногами, как палуба корабля. Медленно обернулся, шаркая ногами и расставив их пошире для равновесия.
Спиной к реке, он стоял на краю открытого поля. В дальнем конце под перекальным светом полуденного солнца блестели металлические поверхности детских качелей и горок.
Вокруг ни души.
За парком он углядел викторианские дома, а еще дальше – здания главной улицы. Городишко от силы с милю в поперечнике угнездился посреди каменного амфитеатра, окруженный скальными стенами, возносящимися на несколько сотен футов с каждой стороны, состоящими из красных слоистых пород. В высочайших, погруженных в тень закоулках горы сохранился снег, но здесь, в долине, тепло, на кобальтово-синем небе над головой ни облачка.
Проверил карманы брюк, потом – своего однобортного пиджака.
Ни бумажника. Ни зажима для денег. Ни документов. Ни ключей. Ни телефона.
Только маленький швейцарский армейский ножик в одном из внутренних карманов.
Пока добрался до другого края парка, у него прибавилось и бодрости, и недоумения, а пульсация в затылочной части позвоночника уже утратила болезненность.
Он знал шесть вещей:
Имя нынешнего президента.
Как выглядит лицо матери, хотя и не мог припомнить ни ее имени, ни даже звучания ее голоса.
Что он умеет играть на фортепиано.
И водить вертолет.
Что ему тридцать семь лет.
И что ему нужно в больницу.
Помимо этих фактов, весь мир вообще и это место в частности были настолько же непостижимы для него, как именослов на неизвестном языке. Он чувствовал, что истина маячит где-то на периферии сознания, но вне пределов досягаемости.
Он шагал по тихой улице жилого района, внимательно приглядываясь к каждому автомобилю по пути. Не принадлежит ли один из них ему?
Дома, обращенные фасадами друг к другу, выглядели девственно чистыми – свежевыкрашенные, с безупречными квадратиками яркой травы, обнесенные штакетными заборчиками, с фамилиями домовладельцев, выписанными белыми печатными буквами сбоку на черных почтовых ящиках у каждого. Почти в каждом заднем дворе виднелся трепетный садик, буйствующий не только цветами, но и овощами, и фруктами.
Все цвета так чисты и насыщенны.
Ходьба давалась с трудом, и на полпути через второй квартал он скривился, совсем запыхавшись; боль в левом боку заставляла то и дело останавливаться. Сняв пиджак, выправил рубашку из брюк, расстегнул и распахнул ее. Выглядело даже хуже, чем ощущалось, – вдоль всего левого бока расплылся темно-лиловый синяк, опоясанный пограничной полосой чахоточной желтизны.
Что-то его ударило. Крепко.
Легонько провел ладонью по поверхности черепа. Головная боль прочно угнездилась там, становясь отчетливее с каждой минутой, но пальцы не нащупали никаких признаков серьезной травмы, не считая болезненности с левой стороны.
Застегнув рубашку, снова заправил ее в брюки и двинулся дальше по улице.
Вывод просто-таки вопил: его постиг какой-то несчастный случай.
Может, автомобильная катастрофа. Может, падение. Может, на него напали – тогда ясно, почему при нем нет бумажника.
Надо первым делом заявиться в полицию.
Вот только…
Что, если он переступил черту? Совершил преступление?
Возможно ли такое?
Может, следует выждать, поглядеть, не забрезжит ли что-нибудь в мозгу.
Хотя городок не казался ему даже отдаленно знакомым, он поймал себя на том, что, ковыляя по улице, читает фамилии на всех почтовых ящиках подряд. Подсознательный рефлекс? Потому что где-то в недрах памяти он знает, что на одном из этих почтовых ящиков должна быть напечатана сбоку его фамилия? И что стоит ее увидеть, как все встанет на свои места?
В нескольких кварталах впереди над соснами возносились здания центра города, и он расслышал – впервые за сегодня – шум движущихся автомобилей, далекие голоса, гул систем вентиляции.
Вдруг он оцепенел посреди улицы, непроизвольно вытянув шею.
Воззрившись на почтовый ящик, принадлежащий красно-зеленому двухэтажному «викторианцу».
Воззрившись на фамилию сбоку.
Пульс начал учащаться, хоть он и не понимал, почему.
МАККЕНЗИ.
«Маккензи».
Фамилия не говорила ему ровным счетом ничего.
«Мак…»
Зато первый слог как раз говорил. А вернее, вызвал некий эмоциональный отклик.
«Мак. Мак».
Он что, Мак? Это его имя?
«Меня зовут Мак. Привет, я Мак, рад познакомиться».
Нет.
Привкус от имени на языке остался какой-то неестественный. Оно не воспринималось как принадлежащее ему. А если честно, так и вовсе вызывало неприязнь, потому что навевало…
Страх.
Как странно. По какой-то причине это слово внушило страх.
Может, увечья ему нанес некто по имени Мак?
Он двинулся дальше. Еще через три квартала вышел на угол Главной улицы[1] и Шестой, где уселся на скамейку в тени и сделал медленный, осторожный вдох. Поглядел вверх и вниз по улице, отчаянно отыскивая взглядом что-нибудь знакомое.
Ни одного сетевого магазина в пределах видимости.
По диагонали от скамейки виднеется аптека.
Рядом кафе.
Трехэтажное здание возле кафе с вывеской над крыльцом:
ОТЕЛЬ «ЗАПЛУТАВШИЕ СОСНЫ» [2]
Запах кофейных зерен повлек его со скамейки. Подняв взгляд, он увидел в полуквартале от себя заведение под названием «Ароматный парок», откуда тот, должно быть, и доносился.
Гм-м.
Может, и не самые полезные сведения, учитывая все обстоятельства, но в сознании забрезжило, что он любит хороший кофе. Жаждет его. Еще один крохотный фрагмент головоломки его собственной личности.
Дойдя до кафе, он потянул на себя затянутую сеткой дверь. Небольшое своеобразное кафе, и, судя по запаху, варит грандиозный напиток. Бар в дальнем углу справа сверкает эспрессо-машинами, кофемолками, миксерами, бутылками сиропов. Три табурета заняты. У противоположной стены выстроилась горстка диванов и стульев. Полка с истрепанными книжками в бумажных обложках. Два старикана за шахматной доской ведут сражение разношерстными фигурами. Стены демонстрируют образчики местного творчества – ряд черно-белых автопортретов какой-то дамы среднего возраста с выражением лица, не меняющимся от снимка к снимку ни на йоту. Меняется только фокусировка камеры.
Он подошел к кассе.
Когда двадцати-с-чем-то-летняя бариста с белокурыми дредами наконец углядела его, в ее красивых глазах промелькнуло что-то сродни ужасу.
Знает ли она меня?
Поймав свое отражение в зеркале за стойкой, тотчас же сообразил, что вызвало ее отвращение, – левая сторона лица обратилась в сплошной синяк, левый глаз вздулся, заплыв почти напрочь.
Боже мой. Кто-то избил меня в хлам.
Если же закрыть глаза на этот чудовищный синяк, он даже недурен собой. На глазок футов шесть, а то и шесть с дюймом[3]. Короткие черные волосы, на подбородок и щеки тенью легла двухдневная щетина. Крепкое, мускулистое телосложение очевидно и по тому, как сидит на плечах пиджак, и по туго натянувшейся на груди рубашке. Ему пришло в голову, что по виду он похож на работника рекламы или маркетинга – наверное, чертовски привлекателен, когда побреется и наведет лоск.
– Что вам подать? – осведомилась бариста.
Он убил бы за чашку кофе, но в карманах ни гроша, и ни малейшего понятия, как его зовут.
– Вы тут варите хороший кофе?
Вопрос девушку вроде бы озадачил.
– М-м… ага.
– Лучший в городе?
– Это единственное кафе в городе, но, ага, наш кофе дает жару.
– Вы меня знаете? – шепнул он, перегнувшись через стойку.
– Простите?
– Вы меня узнаете? Я сюда когда-нибудь заходил?
– А вы что, не знаете, бывали ли здесь прежде?
Он покачал головой.
Она мгновение разглядывала его, будто оценивая его искренность, пытаясь определить, не сумасшедший ли этот тип с побитой физиономией и не вешает ли он ей лапшу на уши.
И наконец сказала:
– Не думаю, чтобы видела вас прежде.
– Вы в этом уверены?
– Ну, в Нью-Йорке дело обстояло бы иначе.
– Справедливо. Вы давно тут работаете?
– Чуть больше года.
– И я, типа, не местный?
– Вы определенно не местный.
– Можно спросить кое-что еще?
– Разумеется.
– Где это мы?
– А вы не знаете, где находитесь?
Он замешкался, отчасти не желая признаваться в столь полной и безоговорочной беспомощности. Когда же наконец покачал головой, бариста наморщила лоб, словно не в состоянии поверить в этот вопрос.
– Я не пудрю вам мозги, – вставил он.
– Это Заплутавшие Сосны, штат Айдахо. Ваше лицо… что с вами стряслось?
– Я… пока не знаю. В городе есть больница? – Задавая вопрос, он вдруг ощутил, что его будто зловещим током прошило.
Низковольтное предчувствие?
Или длань какого-то глубоко погребенного воспоминания ведет вдоль хребта холодным пальцем?
– Ага, в семи кварталах отсюдова. Вам надо в «Скорую» прям щас. Хотите, вызову машину?
– Обойдусь. – Он отстранился от стойки. – Спасибо… как вас зовут?
– Миранда.
– Спасибо, Миранда.
Стоило снова выйти на солнце, как чувство равновесия дало сбой, а назревающая головная боль подскочила на несколько делений, в нижний диапазон пыточной. Никакого уличного движения не было, так что он в нарушение правил просто пересек Главную и двинулся вдоль квартала к Пятой улице, миновав молодую мамашу с маленьким сыном, шепнувшим что-то вроде: «Мамуля, это он?»
Шикнув на сына, женщина встретилась с мужчиной взглядом, нахмурившись с извиняющимся видом, и сказала:
– Простите, он вовсе не хотел грубить.
На углу Пятой и Главной он вышел к фасаду двухэтажного старинного здания из бурого кирпича с надписью ПЕРВЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ БАНК ЗАПЛУТАВШИХ СОСЕН на двустворчатых стеклянных дверях. За углом здания виднелась телефонная будка рядом с переулком.
Доковыляв до нее во всю прыть, на какую сподобился, он закрылся в будке.
Таких тоненьких телефонных справочников он еще не видел. Стоя там, перелистывал его в надежде на какое-нибудь внезапное откровение, но все восемь страниц с несколькими сотнями имен – как, впрочем, и всё в этом городишке, – были лишены для него всякого смысла.
Выронив телефонную книгу, позволив ей болтаться на металлическом тросике, он прижался лбом к прохладному стеклу.
Наткнулся взглядом на клавиатуру.
И улыбнулся сладостному осознанию.
Я знаю свой домашний номер телефона.
Прежде чем снять трубку, настучал номер несколько раз для полной уверенности, и тот возникал под кончиками пальцев с механической отработанностью мышечной памяти.
Позвонит за счет абонента, уповая на бога, что дома кто-нибудь есть – подразумевая, что у него кто-нибудь есть. Конечно, ему придется назваться каким-нибудь именем, пусть хотя бы ненастоящим, но, может быть, его узнают по голосу и примут звонок.
Он снял трубку и поднес к уху.
Нацелил палец на «0».
Никакого гудка.
Несколько раз постучал по рычагу, но ничего не произошло.
Он сам изумился тому, насколько быстро накатила ярость. Грохнул трубку на рычаг – восходящий поток страха и злости, в поиске путей выхода взбухающий, как пламя. Отвел правую руку, собираясь врезать кулаком в стекло, и к черту костяшки, но боль в сломанных ребрах пронзила его навылет, обрушив скорчившимся на пол телефонной будки.
Теперь пульсация в основании черепа вздыбилась.
В глазах все раздвоилось, расплылось, а затем потемнело…
Когда он снова открыл глаза, будка была погружена в тень. Ухватившись за металлический тросик, прикрепленный к телефонной книжке, вскарабкался на ноги. Через грязное стекло увидел верхний сегмент солнца, соскальзывающего за скалистый гребень, ограждающий городок с запада.
И едва оно скрылось, как температура упала на десяток градусов.
Все еще помня собственный номер телефона, он несколько раз выстучал его на клавиатуре для подстраховки и снова снял трубку проверить, не появился ли гудок. Молчание, не считая едва уловимого шороха белого шума, просачивающегося по линии, которого прежде вроде бы не было слышно.
– Алло? Алло?
Он повесил трубку и снова поднял телефонный справочник. В первый раз он изучал фамилии, нащупывая любое словечко, способное столкнуть память с мертвой точки или пробудить какое-нибудь чувство. Теперь же просматривал имена, ведя пальцем по странице сверху вниз и пытаясь игнорировать боль в основании черепа, уже подползающую сызнова.
Первая страница – ничего.
Вторая страница – ничего.
Третья – ничего.
На шестой его палец задержался.
СКОЗИ Мак и Джейн
403 В 3-я ул. ЗСосны 83278……… 559-0196
Быстренько пробежал оставшиеся две страницы – Скози оказался единственным Маком, числящимся в телефонном справочнике Заплутавших Сосен.
Толкнув плечом складную стеклянную дверь, он вышел из будки в ранний вечер. Теперь, когда солнце опустилось ниже кольца скал, свет стремительно утекал с небосвода, и температура начала падать.
Где я буду сегодня ночевать?
Он заковылял по тротуару, чувствуя, как часть сознания просто криком кричит, что надо идти прямиком в больницу. Он болен. Обезвожен. Голоден. Дезориентирован. Без гроша. Все тело болит. А дышать все труднее от парализующей боли, вспыхивающей в ребрах всякий раз, когда к ним прижимаются наполняющиеся воздухом легкие.
Но что-то в нем упорно сопротивлялось мысли идти в больницу, и, продвигаясь прочь от центра к жилищу Мака Скози, он понял, что именно.
Снова… страх.
Не знал, почему. Бессмыслица какая-то. Но не хотел даже близко подходить к этой больнице.
Только не в нынешнем состоянии. И вообще ни в каком.
Страх диковиннейшего рода. Неопределенный. Будто идешь по лесу ночью, не зная, чего именно следует бояться, а страх тем временем усугубляется именно своей загадочностью.
Два квартала на север вывели его на Третью улицу, и, сворачивая на тротуар и направляясь на восток, прочь от центра, он ощутил необъяснимое теснение в груди.
На первом почтовом ящике, который он миновал, значилось «201».
Он прикинул, что жилище Скози всего в паре кварталов.
Чуть впереди на траве двора играли детишки, по очереди пробегая через струю разбрызгивателя. Стараясь идти ровно, не горбясь, но все-таки невольно оберегая правый бок от сотрясения ребер, он направился к их оградке.
При его приближении дети безмолвно застыли, беззастенчиво тараща на него глаза, полные любопытства с примесью настороженности, от которой ему стало не по себе.
Он пересек очередную дорогу, еще более замедлив шаг в следующем квартале, проходя под ветвями трех огромных сосен, нависших над улицей.
Как раз число живописных «викторианцев», населивших этот квартал, где все начинается на тройку.
Скози будет следующим.
Ладони его взмокли, а пульсация в затылке уже звучала, как бум-бум-бум басового барабана, погребенного глубоко под землей.
Две секунды двоения в глазах.
Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза вновь, зрение было в порядке.
На следующем перекрестке остановился. Пересохший рот будто ватой набили. Каждый вздох давался через муку, желчь подкатывала под самое горло.
Все это обретет смысл, когда ты увидишь его лицо.
Должно обрести.
Он сделал осторожный шажок на улицу.
С наступлением вечера холод начал стекать с гор в долину, понемногу наполняя ее.
Лучи солнца на вершинах придавали скалам, обступившим Заплутавшие Сосны, розоватый оттенок под стать темнеющему небосводу. Он попытался узреть в этом красоту и трогательность, но мэка воспрепятствовала этому.
Пожилая чета двигалась прочь от него, спокойно прогуливаясь рука об руку.
В остальном улица была пуста и безмолвна, шум центра совсем стих.
Он пересек гладкую черную полосу асфальта и ступил на тротуар.
Почтовый ящик 401 был прямо впереди.
403-й следующий на очереди.
Теперь приходилось все время щуриться, чтобы отогнать двоение в глазах и пронзительную пульсацию мигрени.
Пятнадцать мучительных шагов, и вот он стоит перед черным почтовым ящиком 403.
СКОЗИ.
Он восстановил равновесие, крепко ухватившись за острые концы штакетника.
Протянув руку, отпер калитку и толкнул ее обшарпанным носком черной туфли.
Под скрип петель она распахнулась.
Легонько ударившись о забор.
Дорожка из разноцветного старинного кирпича, будто лоскутное одеяло, вела к веранде с парой кресел-качалок, разделенных кованым железным столиком. Сам дом был пурпурным с зеленой окантовкой, и сквозь тонкие занавески виднелся свет внутри.
Просто иди. Ты должен узнать.
Он заковылял к дому.
Двоение в глазах накатывало тошнотворными вспышками, одолеть которые становилось все труднее и труднее.
Он ступил на крыльцо, выставив руки как раз вовремя, чтобы удержаться от падения, опершись о косяк двери. Бесконтрольно трясущимися руками схватился за дверной молоток, отведя его от бронзовой пластины.
Не дал себе даже доли секунды на размышление, чтобы не передумать.
Четырежды брякнул молотком по пластине.
Ощущение было такое, будто кто-то бил его по затылку каждые четыре секунды. Жгучие кляксы тьмы заплясали перед глазами, будто миниатюрные черные дыры.
По ту сторону двери послышался стон паркета под весом приближающихся шагов.
Ноги стали как пластилиновые.
Чтобы удержаться, он ухватился за столбики, поддерживающие крышу веранды.
Деревянная дверь распахнулась, и мужчина, по возрасту вполне годящийся ему в отцы, поглядел на него через сетчатую дверь – высокий и худой, с хохолком седых волос на макушке, белой эспаньолкой и микроскопическими красными прожилками на щеках, предполагавшими пьянство на протяжении всей жизни.
– Могу я вам помочь? – осведомился он.
Выпрямился, усиленно моргая сквозь мигрень, собрав все силы, чтобы просто стоять без поддержки.
– Вы Мак? – Он расслышал страх в собственном голосе; пожалуй, и этот мужчина тоже.
Он сам был себе этим противен.
Старик наклонился к сетке, чтобы получше разглядеть чужака на своем крыльце.
– Чем я могу вам помочь?
– Вы Мак?
– Да.
Он подобрался поближе; старик попал в фокус. Повеяло кислой сладостью красного вина от его дыхания.
– Вы меня знаете?
– Простите?
Теперь страх сублимировался в гнев.
– Вы. Меня. Знаете. Вы со мной это сделали?
– Ни разу в жизни прежде вас не видал, – отозвался старик.
– Это правда? – Его руки непроизвольно сжались в кулаки. – Есть в городе еще какой-нибудь Мак?
– Насколько я знаю, нет. – Толчком распахнув сетчатую дверь, Мак рискнул ступить на крыльцо. – Приятель, вид у вас не фонтан.
– Я и чувствую себя не фонтан.
– Что с вами стряслось?
– Это вы мне скажите, Мак.
«Милый? Там все в порядке?» – донесся женский голос откуда-то из дома.
– Да, Мадж, все нормально! – Мак поглядел на него. – Давайте-ка отвезу вас в больницу. Вы ранены. Вам нужна…
– Никуда я с вами не поеду.
– Тогда зачем вы явились в мой дом? – В голосе Мака прорезались ворчливые нотки. – Я просто предложил вам помощь. Вам она не нужна, вот и отлично, но…
Мак еще говорил, но его слова начали растворяться, тонуть в шуме, нарастающем под ложечкой, будто грохот товарного поезда, несущегося на него. Черные дыры множились, мир закружился. Ему просто не устоять на ногах еще пять секунд, если только голова не взорвется прежде.
Он поглядел на Мака – губы того еще двигались, и этот товарняк, приближающийся со шквальным грохотом, в ногу со зверским буханьем в голове, и он не мог отвести глаз от рта Мака, от зубов старика, – синапсы заискрились, пытаясь нащупать контакт, и грохот, Боже, грохот, и буханье…
Не почувствовал, как ноги подкосились.
Даже не заметил, как оступился назад.
Только что был на крыльце.
И уже на траве.
Плашмя, всей спиной, с головой, идущей кругом от жесткого удара о землю.
Теперь Мак маячил над ним, глядя сверху вниз, наклонившись, упираясь ладонями в колени, а слова его безнадежно затерялись в грохоте товарняка, с воем проносящегося сквозь голову навылет.
Он балансировал на грани потери сознания – чувствовал, как оно откатывает, остались считаные секунды, – и хотел этого, хотел, чтобы боль прекратилась, но…
Ответы.
Они прямо здесь.
Так близко.
Бессмыслица какая-то, но как-то это связано со ртом Мака. С его зубами. Он не мог перестать смотреть на них, не зная, почему и зачем, но все это где-то там.
Объяснение.
Ответы на всё.
И ему открылось: хватит упорствовать.
Хватит так отчаянно этого желать.
Брось думать.
Просто дай этому прийти.
Зубы зубы-зубызубызубызубзубзуб…
Это не зубы.
Это яркая, сверкающая решетка с печатными буквами МАК [4] спереди.
Столлингс, человек рядом с ним на переднем пассажирском сиденье, не видит, что надвигается.
За трехчасовую поездку к северу от Бойсе стало очевидно, что Столлингс обожает звук собственного голоса и делает то, что делал все это время, – болтает. Он перестал слушать еще час назад, когда обнаружил, что может совсем отключиться, раз в пять минут или около того вставляя реплики вроде «я и не думал об этом в таком ключе» или «гм-м, любопытно».
И как раз повернулся, чтобы сделать этот символический взнос в беседу, когда прочел слово «МАК» в нескольких футах за окном со стороны Столлингса.
Даже не начал реагировать – едва успел прочесть слово, – когда окно рядом с головой Столлингса взорвалось градом стеклянного щебня.
Подушка безопасности тоже взрывается, вылетая из рулевой колонки, но с миллисекундным опозданием, чуть разминувшись с его головой, врезающейся в стекло достаточно сильно, чтобы пробить его насквозь.
Правый бок «Линкольн Таункар» вминается под апокалиптический звон разлетающегося стекла и скрежет сгибающегося металла, и голова Столлингса принимает прямой удар решетки радиатора грузовика.
Итан чувствует жар двигателя грузовика, врезающегося в автомобиль.
Внезапная вонь бензина и тормозной жидкости.
Кровь повсюду – сбегает по треснувшему ветровому стеклу, брызжет на приборную панель, ему в глаза, все еще вырываясь из того, что осталось от Столлингса.
«Таункар» скользит боком через перекресток под напором грузовика к стене того кирпичного дома с телефонной будкой возле переулка, когда он теряет сознание.