Глава первая
Я сидела в элегантном конференц-зале на вершине светящейся башни – одной из тех, что образуют деловую часть Лос-Анджелеса. Вид из громадного, почти во всю стену, окна напротив провоцировал высотобоязнь. Где-то я читала, что ели центр Л. – А. когда-нибудь по-настоящему тряхнет землетрясением, то улицы будут засыпаны битым стеклом футов на десять. Всех, кто там окажется, рассечет на куски, изрежет или погребет под лавиной стекла. Мысль не самая приятная, но денек к таким мыслям располагал.
Мой дядюшка Таранис, Король Света и Иллюзий, выдвинул обвинения против трех моих стражей. Он обратился к людским властям с заявлением о том, что Рис, Гален и Аблойк изнасиловали его подданную, при том что за всю нищую историю своего царствования в Благом дворе фейри он ни разу не обращался за правосудием к людям. Старое правило: власть фейри – законы фейри. А если честно – власть сидхе, и законы их же.
Сидхе правят страной фейри уже так давно, что и не упомнить. А поскольку многие из нас помнят несколько последних тысячелетий, то, может, сидхе правили всегда – хотя на правду это не похоже. А сидхе не лгут. Потому что прямая ложь наказывается изгнанием из волшебной страны. Вот тут и возникает интересная проблема со свидетельством леди Кэйтрин… Я-то знала точно, что ни один из названных стражей не виновен.
Но сейчас нам предстояло дать показания под присягой, и от наших слов зависело, будет ли Таранис настаивать на обвинении. Вот почему рядом со мной сидели Саймон Биггс и Томас Фармер из «Биггс, Биггс, Фармер и Фармер».
– Спасибо, что согласились с нами побеседовать, ваше высочество, – сказал некто в деловом костюме с другой стороны стола. Их там семеро сидело – за широким полированным столом, спиной к захватывающему виду.
Стивене, официальный посол ко дворам фейри, сидел с нашей стороны стола, но по другую руку от Биггса и Фармера. Он вмешался:
– Не следует говорить «спасибо» кому-либо из народа фейри, мистер Шелби. Принцесса Мередит, как одна из самых юных представителей благородных сидхе, возможно, не сочтет себя оскорбленной, но вам предстоит иметь дело и с гораздо более древними ее сородичами. Не все они пропустят ваше «спасибо» мимо ушей.
Стивене вежливо улыбнулся; на красивом лице – сплошная искренность, от карих глаз до кончиков суперски подстриженных волос. По должности он обязан быть рупором всех фейри, а на деле постоянно торчит при Благом дворе, глядя в рот моему дядюшке. Неблагой двор, где правит моя тетушка, Королева Воздуха и Тьмы, и где когда-нибудь – возможно – буду править я, Стивенса слишком пугает. Да, угадали, я его недолюбливаю.
Майкл Шелби, федеральный прокурор Лос-Анджелеса, извинился за всех:
– Прошу прощения, ваше высочество, я об этом не знал.
Я улыбнулась:
– Ничего страшного. Господин посол прав, меня слова u благодарности не обижают.
– Но ваши телохранители могут обидеться? – спросил Шелби.
– Некоторые могут. – Я оглянулась на Дойла и Холода. Они стояли у меня за спиной, словно ожившие мрак и снег – и эта метафора не так уж далека от истины. У Дойла волосы черные, кожа черная, и – отлично сшитый костюм черный и даже галстук и тот черный. Вот только рубашка сегодня была синяя, да и то как уступка адвокату. Тот уверял, что черное создает неверное впечатление, что Дойл в черном выглядит угрожающе. Дойл, которого прозвали Мраком, ответил: «Я капитан стражи ее высочества, именно гак я и должен выглядеть». Адвокат смутился, но Дойл все же надел синюю рубашку. Яркий цвет почти светился на его коже – на ее ночной роскошной черноте, такой глубокой, что в определенном освещении его тело играло фиолетовыми и синими отблесками. Черные глаза Дойла скрывались под узкими темными очками в черной оправе.
У Холода кожа настолько же белая, насколько у Дойла – черная. Белая, как у меня самой. Но волосы у него такие, каких нет ни у кого: они серебряные, словно нити кованого металла. В элегантном освещении конференц-зала они мерцали и посверкивали, как слиток на столе ювелира. Верхние пряди удерживала на затылке серебряная заколка подревнее Лос-Анджелеса. Серый костюм Холода сшил Феррагамо, а идеально белая рубашка все же уступала в белизне его собственной коже. Галстук был только чуть темнее костюма. Серые глаза ничем не скрыты от мира.
Холод пристально оглядывал окно напротив. Дойл тоже – но из-под очков. Моим телохранителям без дела скучать не приходится, а кое-кто из тех, кто мечтает до меня добраться, умеет летать. Нет, мы не думали, что Таранис хочет моей смерти, но зачем же тогда он обратился в полицию? Почему настаивает на заведомо ложных обвинениях? Он никогда бы так не поступил, он не замыслил нечто эдакое. Просто с нами он этим замыслом не поделился. А потому – на всякий случай – мои стражи следили за окном, чтобы не пропустить появления тварей, которых эта компания юристов даже вообразить не могла.
Шелби поглядывал мне за спину, на стражей. И не только он – никто не мог удержаться, чтобы не посмотреть на них, хотя сложнее всего приходилось помощнику окружного прокурора Памеле Нельсон. Мужчины смотрели по – другому: как смотрят мужчины на тех, кто может прихлопнуть их, как блоху.
Федеральный прокурор Лос-Анджелеса Майкл Шелби был высок, спортивен, мужественно красив, белозубо улыбался и явно не собирался останавливаться на своей нынешней должности. Ростом он был больше шести футов, а хорошо накачанную мускулатуру не скрывал даже деловой костюм. Вряд ли ему встречалось много таких, рядом с кем он бы выглядел дистрофиком. Его помощник Эрнесто Бертрам был тощий, на вид слишком юный, коротко стриженый, в очочках и очень уж серьезный. Впрочем, не очки придавали ему лишнюю серьезность, а выражение лица – будто лимон слопал. Федеральный прокурор Сент-Луиса Альберт Ведуччи тоже присутствовал. Он харизмой Шелби не обладал: ему не мешало бы сбросить с десяток фунтов, и вид у него был усталый. Его помощника звали Гровер; так он представился – не сообщив, имя это или фамилия. Этот улыбался чаще остальных и выглядел этаким симпатягой – очень напоминал знакомый по колледжу тип парней: они бывали иной раз именно такими славными, какими казались, а бывали и сволочами, которым нужно было только переспать, или списать задание, или – как в моем случае – похвастаться знакомством с настоящей принцессой фейри. К какой разновидности «славных парней» относится Гровер, я не определила. А если все пройдет удачно, то и не определю. Если все пройдет удачно, то показания нам придется давать только один раз. А если нет – то, может, Гровер нам еще надоест хуже горькой редьки.
Памела Нельсон занимала должность помощника окружного прокурора Лос-Анджелеса. Ее босс, Мигель Кортес, был невысок, темнокож и красив. На экране он смотрелся великолепно – я его частенько видела в новостях. Проблема в том, что амбиций у него было не меньше, чем у Шелби. Ему нравилось появляться на экране, и он хотел там появляться как можно чаше. Выдвинутое против моих стражей обвинение сулило именно такое дело, которое может двинуть карьеру вверх… или ее сломать. Амбиции Кортеса и Шелби заставят их либо очень осторожничать, либо ломиться напропалую. Не знаю, какой вариант для нас предпочтительней.
Памела была выше босса, почти шесть футов на не самых высоких каблуках. Волосы густо-рыжими волнами спадали ей на плечи. Редкий оттенок – яркий, глубокий, настолько близкий к настоящему красному цвету, насколько это возможно для человеческих волос. Костюм на ней был хорошего покроя, но черный и скромный. Белая блузка рубашечного стиля, неброский макияж. Только пламя волос разрушало этот почти неженственный образ. Она как будто старалась скрыть свою красоту – и в то же время привлекала к ней внимание, потому что Памела была по-настоящему красива. Россыпь веснушек под светлым тональным кремом не портила безупречную кожу, а только украшала. Глаза казались то голубыми, то зелеными, в зависимости от освещения, – и эти изменчивые глаза не могли оторваться от Холода и Дойла. Она старалась сосредоточиться на блокноте, в котором ей полагалось делать записи, но взгляд то и дело поднимался и прилипал к стражам – как будто против воли.
Так что же ее отвлекает от работы – присутствие красивых мужчин? Или не так все просто?
Шелби громко кашлянул.
Я вздрогнула и повернулась к нему.
– Прошу прощения, мистер Шелби, вы обращались ко мне?
– Нет, но мне пора это сделать. – Он оглядел людей по свою сторону стола. – Меня включили в состав делегации как достаточно нейтральную сторону, но я должен спросить своих коллег: нет ли у них затруднений в разговоре с ее высочеством?
Несколько человек заговорили одновременно. Ведуччи просто приподнял карандаш. Ему-то и дали слово.
– Моя контора чаще имеет дело с принцессой и ее людьми, чем прочие присутствующие. Мне удается не отвлекаться, поскольку у меня с собой есть средства против гламора.
– Какие средства? – спросил Шелби.
– Я не скажу, что именно у меня с собой, но помогают холодная сталь, железо, четырехлистный клевер, зверобой, ясень и рябина – и древесина, и ягоды. Говорят, что гламор разрушают колокольчики, но не думаю, что они помешают высоким сидхе.
Вы хотите сказать, что принцесса использует против нас гламор?
С красивого лица Шелби исчезла любезная улыбка.
– Я хочу сказать, что присутствие короля Тараниса или королевы Андаис подавляет людей. Принцесса Мередит, будучи отчасти человеком, хотя несомненно красавицей… – Он слегка поклонился. Я ответила кивком на комплимент. Он продолжал: – …ранее ни на кого настолько сильно не воздействовала. Но в последние дни при Неблагом дворе многое изменилось. Я получил информацию как от мистера Стивенса, так и из других источников. Фигурально говоря, принцесса Мередит и некоторые ее стражи подняли энергетический уровень.
Ведуччи по-прежнему выглядел усталым, но в глазах светился интеллект, прятавшийся под обманчивой личиной замотанного толстяка. До меня вдруг дошло, что нам угрожают не одни только чужие амбиции. Ведуччи умен, а из намеков его стало ясно, что он в курсе кое-каких событий при Неблагом дворе. Правда ли он много знает, или просто забрасывает удочку?.Надеется, что мы разговоримся?
– Применять к нам гламор – противозаконно! – сердито сказал Шелби.
В направленном на меня взгляде не осталось и капли дружелюбия. Я ответила ему столь же прямым взглядом. Дала почувствовать всю силу моих трехцветных глаз: расплавленное золото по краю, следом кольцо нефрита и ярко-изумрудное кольцо у самого зрачка. Он отвел взгляд первым. Уткнувшись в блокнот, он прошипел сдавленным от ярости голосом:
– Вас могли бы подвергнуть аресту либо выслать обратно в вашу страну за попытку повлиять на ход судопроизводства с помощью магии.
– Я ничего не делаю, мистер Шелби, во всяком случае, намеренно. – Я посмотрела на Ведуччи. – Мистер Ведуччи, вы говорите, что даже просто смотреть на моих тетю или дядю людям трудно. Я теперь произвожу тот же эффект?
– Судя по реакции моих коллег, да:
– Так значит, именно такое воздействие король Таранис и королева Андаис оказывают на людей?
– Подобное, – ответил Ведуччи.
Я невольно улыбнулась.
– Это не смешно, принцесса, – разъяренно заявил Кортес, но стоило на него глянуть, как он тут же отвел взгляд.
Я повернулась к Памеле Нельсон, но мое очарование ей не было страшно – ее проблема стояла у меня за спиной.
– От кого из них вам труднее отвести взгляд? – спросила я. – От Холода или от Дойла, от черного или от белого?
Она залилась тем прелестным румянцем, что бывает только у рыжих. У рыжих людей, я хочу сказать.
– Я не…
– Бросьте, миз Нельсон. Который из двух?
Она громко сглотнула слюну.
– Оба, – прошептала она.
– Мы обвиним вас и этих двух телохранителей в незаконном магическом воздействии на судопроизводство, принцесса Мередит, – сказал Кортес.
– Согласен, – поддакнул Шелби.
– Ни я, ни Холод, ни Дойл ничего не делаем намеренно.
– Вам не удастся нас одурачить, – сказал Шелби. – Гламор – магия активная.
– В большинстве случаев, – поправила я, глянув на Ведуччи.
Его посадили на краю стола, словно он хуже других, раз он из Сент-Луиса. А может, я напрасно обижаюсь за свой родной город.
– А знаете, – сказал Ведуччи, – когда вам дает аудиенцию королева Англии, это называется «быть в присутствии». Королеву Елизавету я никогда не видел своими глазами, и вряд ли доведется – так что я не в курсе, как это с ней бывает. Я никогда не разговаривал с обычной королевой. Ко слова «быть в присутствии» – в присутствии королевы – значат очень много, когда речь о Королеве Воздуха и Тьмы. И быть в присутствии короля Благого двора – это тоже награда.
Что значит – «награда»? – спросил Кортес.
– Я имею в виду, господа… и дамы, что правители страны фейри приобретают особую ауру власти, притягательную ауру. В Лос-Анджелесе можно наблюдать тот же эффект, хоть и в меньших масштабах, на примере кинозвезд или политиков. Власть дает силу. Имея дело с дворами фейри, я начал думать, что и для нас, простых смертных, это верно. Не просто так люди заискивают перед сильными, богатыми, красивыми, талантливыми. Думаю, это гламор. Людям хочется быть с ними рядом, к их словам прислушиваются, им подчиняются с радостью. Но люди обладают лишь тенью настоящего гламора – так представьте, каково воздействие самых могущественных лиц волшебной страны. Подумайте о силе, которая от них исходит.
– Господин посол, – спросил Шелби, – разве вам не следовало предупредить нас о возможности такой реакции?
Стивене поправил галстук, потеребил «Ролекс» у себя на запястье – подарок Тараниса.
– Король Таранис на троне уже столетия. «Сильный мира сего», так сказать. Он действительно обладает своего рода благородством, которое производит впечатление. Королеву Андаис я столь же впечатляющей не нахожу.
– Потому что вы с ней разговариваете исключительно по зеркалу и в присутствии короля Тараниса, – заметил Ведуччи.
Я удивилась, что он это знает – это была чистая правда.
– Но вы же посол в стране фейри, – спросил Шелби, – а не при одном только Благом дворе?
– Да, я посол Соединенных Штатов ко дворам фейри.
– Но ни разу не бывали при Неблагом дворе?
– М-м, – сказал Стивене, непрестанно поглаживая браслет от часов. – Мне представляется, что королева Андаис не слишком склонна к сотрудничеству.
– Что вы имеете в виду?
Заинтересовавшись нервным жестом Стивенса, я чуть внимательней глянула на часы и обнаружила в них – или на них – следы магии. Я ответила за него:
– Он имеет в виду, что Неблагой двор – это сплошь извращенцы и чудовища.
Теперь все на него уставились. Если бы мы и правда пользовались гламором, им бы это не удалось.
– Это правда, господин посол? – спросил Шелби.
– Я никогда такого не говорил.
– Но он так думает, – тихо сказала я.
– Мы возьмем это на заметку и, разумеется, поставим вышестоящие инстанции в известность о таком вашем прнебрежении основными обязанностями, – заявил Шелби.
– Я лоялен к королю Таранису и его двору. Не моя вина, что королева Андаис – совершенно безумная сексуальная садистка. Она опасна, и ее подданные тоже. Я это годами твержу, а меня никто не слушает. И вот, пожалуйста, дошло до изнасилования – как я и предупреждал!
– Вы предупреждали вышестоящих лиц, что телохранители королевы могут кого-то изнасиловать? – спросил Ведуччи.
– Ну, не так прямо.
– Так что конкретно вы говорили? – спросил Шелби.
– Правду. Что при Неблагом дворе я боюсь за свое здоровье и жизнь, и что без вооруженного сопровождения я не буду чувствовать себя там в безопасности. – Стивене встал во весь рост, и в гордой уверенности в своей правоте показал на Дойла с Холодом: – Посмотрите на них! Они же вселяют ужас. От них так и брызжет насилием, они в любой момент готовы резню начать!
– Вы все время трогаете свои часы, – сказала я.
– Что? – моргнул он.
– Ваши часы. Это ведь подарок короля Тараниса?
– Вы приняли от короля часы «Ролекс»? – возмущенно спросил Кортес.
Стивене прочистил горло и покачал головой:
– Конечно, нет. Это недопустимо.
– Я видела, как он их вам дарил, мистер Стивене, – сказала я.
Он погладил металл пальцами.
– Неправда. Она лжет.
– Сидхе не лгут, господин посол. Ложь – привилегия людей.
Стивене в часах уже чуть дырку не протер.
– Неблагие способны на что угодно. Да у них на лицах написано, кто они такие!
Памела Нельсон возразила:
– Но они прекрасны…
– Вас дурачит их колдовство, – сказал Стивене. – А мне король дал способность видеть сквозь их обман.
Он говорил все громче и громче.
– Часы, – поняла я.
– Так значит, – Шелби указал на меня, – их красота – иллюзия?
– Да, – сказал Стивене.
– Нет, – сказала я.
– Лгунья! – крикнул он, толкая свое кресло прочь.
Кресло укатилось – оно было на колесиках. Стивенс шагнул ко мне мимо Биггса и Фармера.
Дойл с Холодом среагировали как один организм. Просто встали перед ним, заступив дорогу. Никакой магии – одно только физическое их присутствие. Стивенс отшатнулся, словно его ударили. Лицо исказилось от страха, он закричал:
– Нет. Нет!
Несколько юристов тоже вскочили.
– Что они с ним делают? – спросил Кортес.
Ведуччи умудрился переорать вопли Стивенса:
– Ничего такого не вижу.
– Мы ничего с ним не делаем, – подтвердил Дойл.
Его бас прорезал возбужденный гомон, как утес разрезает волны.
– Черта с два не делаете! – заорал Шелби, подогревая общую панику.
Я попыталась перекричать шум:
– Выверните пиджаки наизнанку!
Меня никто не слышал.
– Всем молчать! – крикнул Ведуччи, проломившись сквозь вопли, как бык сквозь плетень. Повисла удивленная тишина. Даже Стивенс заткнулся и посмотрел на Ведуччи. Тот продолжил уже спокойней: – Выверните пиджаки наизнанку. Это разбивает чары.
Он кивнул мне, практически поклонился:
– Забыл этот способ.
Юристы никак не могли решиться. Ведуччи первым снял пиджак, вывернул наизнанку и снова надел. Остальных это словно подстегнуло. Почти все последовали его примеру.
Выворачивая пиджак швами наружу, Памела Нельсон сказала:
– Я крест ношу, я думала, это меня от гламора защитит.
– Кресты и стихи из Библии защищают от порождений дьявола. Мы к христианской религии отношения не имеем – ни к ангелам, ни к демонам.
Она смущенно отвела глаза:
– Я не хотела сказать ничего плохого.
– Разумеется, – отозвалась я лишенным выражения голосом. Слишком часто я сталкивалась с такого рода оскорблениями, чтобы принимать их близко к сердцу. – Просто в ранний период своей истории церковь пыталась очернить все, что не могла подчинить себе. Фейри были ей не по зубам. Но в то время как Благой двор все более очеловечивался, те из фейри, кто не мог или не хотел притворяться человеком, переходили к Неблагому двору. Так что самые пугающие с точки зрения людей создания собрались у нас – неудивительно, что нас столетиями изображали воплощением зла.