2
| Елена_Чума | Дата: Пн, 14.11.2011, 00:16 | Сообщение # 2 |
 Хранительница ПЗ, первородный эльф
Группа: Хранительница
Сообщений: 1405
Награды: 12
Репутация: 37
Статус: Оффлайн
| Ересеологи, вероятно, будут его вспоминать; образ Сына уже, казалось бы, исчерпан, он разбогател новыми красками – зла и злосчастия.
Х. Л. Борхес
Глава I
Яркая звезда осветила небосвод, и я знал, что за ней пойдут незваные гости. Добросовестный Кушар сказал бы: «Встреть гостя как друга, и постигнешь мир». Мудрый Саава велел бы: «Встреть гостя как самого себя, и обретешь друга».
Да если бы кто спросил меня, то шли бы себе дорогие гости... Не желаю я общества. Пусть бы даже ангелы Божии подоспели. Особенно, если ангелы...
Трое останавливаются на кромке света, словно бабочки, которых неожиданно постигло спасительные сомнение. Да и возвращались бы туда, откуда путь их начался; потому как что вам от меня и мне от вас? Злой Маззакин не омоет вам ног и не вынесет с поклоном наилучших яств; на то он и злой Маззакин, потому что никто его не посещает.
Они неуверенно ступают ближе к очагу, словно что-то их тянет против собственной воли. Они знают меня – думают, что знают – вот и паникуют, бежать им или немедленно покарать негодяя, мало ли что, а вокруг глухая ночь… Первый, быстрый и проворный, как плеть, выбрал бы драку; второй, старший, зоркий и седой, пристал бы на переговоры; а третий, молоденький еще парень, похоже, больше всего хотел бы просто быть где угодно, только не здесь. Зря его не слушают.
Наконец старший из трех, смотря осторожно на остальных, ступает вперед и низко кланяется. Ого… Давненько не чествовали злодея земным приветствием, как владельца хорошего дома. И чего бы вдруг?
– Мир тебе, Маззакин.
– Мира да добра.
– Свет твоему дому.
Я подобрался, не в силах стерпеть такой неприкрытой лести. Что ж это в мире происходит-то? С ума, что ли, все сошли, пока я ходил за хворостом?
– Мира и вам, если уж речь на то пошла… – хмыкаю я. – Садитесь. Вон колода. А вон там – бочонок с водой.
Вот и предел моей гостеприимности. Если уж гости толпой ходят, то пускай один другому пятки скребет. Злодей я или кто? Хоть одно преимущество оставьте мне, добропорядочные!
Гости вроде и не спорят. Побрызгали себе на пыльные подошвы да тем и утешились. А все же интересно, что привело их ко мне, кроме как той пропавшей звезды… Потребность в совете? Давняя месть? Или новости какие? Я поглядываю на утихомирившуюся троицу. Плохие новости. Вот так, теперь правильно.
– Знаю ли вас, господа? – Спрашиваю, щуря левый глаз, ибо щуриться - грех, а следовательно, - моя парафия.
– Ты знаешь нас, нарушитель закона, – говорит первый.
– Ты знаешь нас, разрушитель порядка, – добавляет второй.
– Ты знаешь нас, обидчик добродетели, – подводит итог третий.
Вот так славовоспеватели! И да, все это – я. Маззакин – мое имя, что значит обидчик. Вор и злодей, разбойник и убийца, упорный и упрямый… А знаете ли вы, почему, господа? Знаете ли, зачем? Ха! Никто не знает. Поэтому и не ищу я дружбы. Но сейчас мне интересно.
– Вы знаете мое имя, – говорю. – Но я не знаю ваших. Назовитесь, если пришли с миром.
Вообще, я не должен был просить их об этом. Однако, что поделаешь, не ждать же до третьей стражи, пока сами решаться. Не то, чтобы я не знал их имен, но пускай и правда докажут свои добрые намерения.
– Сеной, – поколебавшись, говорит первый.
– Сенсеной, – сообщает второй.
– Сенгелаф, – признается третий.
Отборная троица, да. Когда средь духов Молчаливой Ямы зачиналась какая-то потасовка или Ночная Невеста со свитой отправлялась на охоту, с горы Херем посылали этих трех, что быстро подносили падшие к тому времени закон, порядок и правду. Ну, да никудышный из меня дух, а Невеста еще хуже. Какого же черта ищут дежурные ангелы у огня злодея?
– Мы пришли с миром, – говорит первый, то есть неутолимый воин Сеной, – и с миром уйдем, если скажешь, не скрывая все, что нас интересует.
Я позволяю себе насмешливо хмыкнуть. Ага, хватайся за меч, Сеной. Злись… Ага. Я тебе нужен, не ты мне, чтобы около моего очага гонор свой показывать!
– Не в эти тяжелые часы надлежит нам питать вражду! – Встревает старый Сенсеной. – Не будем гневными, где ищут снисходительных, не будем беспощадными, где приветствуют добродушных. От несогласия к согласию путь открыт только тем, кто имеет мудрость выслушать и рассудительность простить.
Мне хочется прочистить ухо, в котором от слов Сенсеноя звенит, как в улее. Я и забыл, что он может спеть, как действительно плохо становится!
– Нас привела беда, Маззакин, – говорит честный Сенгелаф, – ибо и в море прыгнешь за ценным перстнем, и с воды захмелеешь, если не станет вина.
Мечтатель Сенгелаф действительно расстроен, иначе упомянул бы непременно красоту да девственность, что побуждает добропорядочных к честности (мне же всегда было интересно, где предел). Но ныне, наверное, не его день. Или того лучше, не его ночь.
– Что же за беда беспокоит вас, господа? Чем может помочь бедный бродяга светлым ангелам с горы Херем?
Ого, не сдержался. Сейчас вот Сеной вытащит свой нож… Да и вытащил бы, но остановился, вздохнул и посмотрел в сторону.
– Нам нужен Асата, – буркнул он. – Ты, Маззакин, последний, кто общался с этим грязным выродком змеи и собаки.
Ой-ой-ой, друг мой, говори, да не наговаривай! Хотя… Откуда ж тебе, бедолага, знать, чьим порождением был несчастный Асата?
– Не уверен, что он до сих пор жив, господа, – честно признаюсь я. – А могу ли я, ваш преданный слуга, спросить, чего это вдруг в нем возникла потребность?
– Не стоит на ночь начинать разговор про пути злого умысла… – предостерег осторожный Сенсеной.
– Я скажу! – Не выдерживает его младший товарищ. – Время уходит! Мы не можем попасть на гору Херем – все пути закрыты, как врата города перед вражеским нашествием. Боги не слышат нас! Нам нужен Асата, ибо такое последний раз было, когда он посягнул на святость Храма Творца!
Сенгелаф чуть не плачет. Конечно, их не слышат боги! Парни трепещут до безумия, хотя старшие прячут испуг. Такой страх даже ангела заставит преклониться перед злодеем… Боги не слышат?! Вот это диво! Впору было смеяться.
– Я расскажу вам про него, – говорю я, и голос неожиданно изменяет мне. – Я расскажу вам про негодяя Асату. Но навряд ли мой рассказ, господа мои, откроет для вас ворота неба.
Навряд ли. Но верить не запретишь...
- Одет/одета: джинсы, разноцветные кеды, объемная футболка, бандана с черепами.
- Состояние: приподнятое настроение, немного простужена насморк замучил
- При себе: рюкзак, Беда - мой хорек тоже при мне.
- Способности: телепортация, способна отличать иных от людей.
Сообщение отредактировал Яня - Ср, 11.01.2012, 23:31 |
| |
| |
3
| Елена_Чума | Дата: Пт, 06.01.2012, 03:12 | Сообщение # 3 |
|
Хранительница ПЗ, первородный эльф
Группа: Хранительница
Сообщений: 1405
Награды: 12
Репутация: 37
Статус: Оффлайн
|
Глава 2
Все началось тогда когда его продала в рабство собственная семья. И имела на это, следует сказать, достаточно оснований, ведь издавна вора продают за совершенную им кражу. А если стоимость драгоцености, на которую позарился вор, была неизмеримо большой, то и срок его рабства должен был быть соразмерно долгим, то есть вечным, пока не помрет.
Почтенный купец-скотовод уплатил за него тридцать медяков, пробил его ухо железной серьгой, и жизнь того, кого позже назовут Асатой, обернулась адом.
Тогда, конечно, еще никто не называл его так. Он не имел имени и не имел голоса, и по этому домашние скотовода Ейсавы придумали для него короткую кличку Гур, как для зверя, чтобы обозначать его так и звать, хотя он и не отзывался, не понимая, где он и что с ним. Он ни с кем не разговаривал, сидел неподвижно часами, пока кто то пинками и руганью не заставлял его работать. Он не был ленивым или строптивым, сначала он казался просто больным, чей дух высосала царица пустынных упырей Алука.
Он и был болен, в какой то мере, потому что со времени своего изгнания ему казалось, что он потерял зрение и слух, и волю к действиям. Он учился быть человеком, простым человеком, что живет под небом, чьи ноги устланы пылью, а глаза - пеленой страха. Так прошел год или два, или больше того, и время было тянущимся и затягивающим, словно трясина.
Однажды, все же, он пришел в себя, и стыд пронзил его силой молнии, и он упал ниц, желаючи себе немедленной смерти. Того дня первый же из домашних Ейсавы, который осмелился ему приказывать, был нещадно избит, до крови, пока не сбежались остальные, и взбесившегося раба не скрутили в тугой узел.
А потом досталось рабу Гуру – и кнутом, и конской нагайкой. Он чуть не умер тогда, жаль, что не умер, ибо всем от этого стало бы лучше, и ему самому в первую очередь.
Но он не помер, и между бредом и обмороком ему привиделось, как будто кто то стоит около него, и как будто – это его мать, которая как раз согласилась забрать жизнь, которую опрометчиво дала когда то мерзавцу. Однако нет. Сквозь туман проявились знакомые черты другого женского лица – это была дочка Ейсавы, капризная малая Лавани.
– Гур! – позвала она. – А это правда, что тебя рыжий пес покусал, и ты взбесился?
Он хотел было спросить, почему именно рыжий, но из горла вырвалось лишь несвязное хрипение, которое могло только подтвердить слухи о псе.
– Только я думаю, правильно ты Дану нос разквасил. Тупой он, Дан, и все пристает – туда ходи, туда не ходи, а лучше сядь и сиди, а то скоро замуж выходить, а ты вся в репьях. Ха! Зато у него теперь нос, как груша! – Лавани радостно фыркнула, очевидно, вспомнив нос Дана. – Только ты, Гур, как встанешь, никого не кусай, хорошо?
На мгновение ему ясно привиделось триумфальное спасение из рабства по методу рыжего пса, и его затряс внезапный хохот, заставив Лавани рвануть прочь – из страха, вероятно, испытать пагубных укусов.
И силы окончательно оставили его, и сознание не возвращалось долго, словно отказываясь соглашаться на то, что ложно называлось жизнью. А оправившись хоть немного, он решил бежать.
Следовало лучше обдумать, действительно, лучше подготовиться или хотя бы дождаться окончательного выздоровления, но он еще не вполне понимал свои нынешние ограничения и телесную немощь. По этому далеко он не убежал.
Он хорошо знал дороги и мог бы выйти куда угодно, но на пути ему стала обычнейшая жара, которая, вдобавок, из-за летней духоты позволяла жарить яйца в песке и валила с ног здоровенных волов. «Люди земли» запрещали даже из дому выходить в такую пору, а если все же вынужден идти, то точно не в одиночку; но он, видя безлюдье, подумал только, что не будет кому его остановить, и ушел прочь, направляясь к известному ему перекрестку.
Свою ошибку он понял почти сразу, но упрямство и высокомерие не позволили ему повернуть. Он шел по потрескавшейся земле между одиноких осунувшихся пальм да диких олив, И жаркий ветер хлестал лицо раскаленной плетью, кидая в глаза горсти рыжего песка. За несколько часов такого путешествия он еле передвигал ноги от жары и жажды, да еще и цель его путешествия не обещала ни тени, ни спасительного ручья. Она включала в себя другое; и чуть не валясь с ног, он все же пошел к перекрестку, где издавна стоял идол Малхи, бога, наименьшего из Десятки горы Херем.
Однако ныне идол выл повален, и давно уже тут никому не приносили жертв. Если и существовала когда то связь между неуклюжим каменным постаментом и наименьшим богом, то теперь не было ничего. Идол был мертв, и никто на безлюдном перекрестке не мог помочь обессиленному путнику.
Нашли его люди Ейсавы, отосланные им вскоре по исчезновению раба. В этот раз господин не стал его наказывать, но пытался разговорить да выведать наконец, кого ж это подсунула ему судьба-злодейка за тридцать медяков.
– Зачем ты пошел к тому постаменту? – удивлялся он. – Ни колодца там, ни ручейка. Спекся бы, как баран на угле, спекся б…
Тот и сам не знал, что сказать – сейчас вся эта задумка с побегом казалась ему совершенно бессмысленной. Но Ейсава и его домашние с тех пор несколько изменили свое мнение по поводу молчаливого раба и не поручали ему грязной работы, и даже задиристый Дан (чересчур задиристый Дан) не требовал от Гура снимать ему сандалии или выносить помои.
Как то Ейсав остановил его около молитвенного шатра.
– Купить можно тело, но не душу, – сказал он. – Иди и молись вместе с нами.
На удивление хозяину, раб пренебрежительно пожал плечами и пошел по своим делам. Если б только Ейсава знал, что про себя подумал тот, кого звали Гуром, то мигом провозгласил бы его нечистым и выгнал с табора, как положено поступать с бесноватыми или прокаженными.
В целом с того времени Гуру становилось лучше, чем раньше, потому что он знал, кто он, и знал так же, что не куда ему идти, и затем поступал, как решили за него другие, и находил в том определенную мучительную радость. Он научился ухаживать за овцами и собирать горькие травы пустыни, а как то даже нашел для Лавани розу пустыни – камешек с вытесанными ветром лепестками, что считается пастухами оберегом. Малая повесила находку на шею, Ейсав наслаждался спокойствием и достатком, и Гур мог бы провести в его таборе остаток жизни, если бы как то не наведались к ним гости с далекого города Зам-Ари.
Впрочем, не простые путники почтили посещением почтенного Ейсаву, а вельможи самого царя Верхней Земли. Были они одеты в тонкие полотна, плащи с бахромой да остроносые сапоги, и все хозяйство Ейсавы высыпало поглазеть на городских путников.
Пока старший сын хозяина договаривался со слугами путников о продаже барашка вельможам на ужин, те тихо переговаривались, пренебрежительно поглядывая на босоногих амгарцев, то есть «людей земли», как называли простых пастухов городские гордецы. Ейсавовы домашние как будто и не замечали высокомерных взглядов, рассматривая заезжее чудо; маленькая Лавани даже забралась на изгородь, чтобы видеть лучше, хотя старший брат сдергивал ее, заставляя идти обратно в шатер.
– Смотри какая, – сказал один из вельмож.
– Да маленькая еще, – сказал другой.
– Еххх! – отозвался тот. – Да самый смак!
И Гyp мимоходом начал прислушиваться к разговору.
И с удивлением он отметил, что никто другой не обращает внимание на разговор заезжих гуляк о дочке хозяина, и вскоре понял, что те говорят на языке «людей моря», чужой на Верхней Земле. Он вынужден был когда то выучить все эти наречия, и старший его брат – настолько старшый, что казался иногда дедом – говорил: «Обращайся к их сердцу словами их матери», и был, как ему и подобает, совершенно прав.
С минуту Гyp колебался, стоит ли ему вмешаться – за время своего рабства он настолько отделил себя от остальных, что они казались ему существами из другого мира, а из-за того что он ни единого раза не заговорил с ними, то завести разговор со своими хозяевами было тяжелее, чем вельможам подружиться с амгарцами. Однако он не хотел, чтобы Лавани пострадала, по этому он остановил Ейсаву и заговорил с ним впервые за время проживания в одном таборе, тот аж отпрянул от неожиданности.
– Вельможи собираются украсть твою дочку, – сказав он, находясь в некотором замешательстве звуком собственного голоса, хрипким и тихим. – Сегодня вечером. Я слышал их разговор.
Ейсава не знал, верить ли ему, или нет, однако, попятившись, словно очараванный Гуровым преобразованием, он побежал искать малую, чтобы опередить, чтобы там не планировалось. Но было уже поздно. За вельможами уже и пыль улеглась, а вместе с ними пропала и Лавани. Воры, видимо, решили не откладывать задуманное на потом.
Ейсава растерялся. Уважаемому владельцу стад даже во сне не могло привидеться, что кто то может причинить ему такое горе, и семья Ейсавы долго была не в силах поверить, что благородные и знатные из самого Зам-Ари способны на такое злодеяние. Гуру же не было с чего удивляться – он хорошо знал, что горожане не считают амгарецев за людей, а поэтому, могут позволить себе все, что в голову взбредет.
– Я сам пойду к их лагерю, – наконец отважился Ейсава. – Пускай отдадут мне дочку и поклянутся всеми богами, что не желали зла. Пускай…
И хозяин осекся, встретивши взгляд своего раба.
– Не иди один, – сказал тот.
Так и вышло, что с Ейсавой отправились его сыновья и племянники, рабы и слуги; даже Гуру вручили кой-никакой нож, хотя пригодного разве только для свежевания овец. Около тридцати собралось их против вдвое меньшего количества вельмож и их свиты, но Ейсава настоял на том, чтобы подойти к лагерю одному, как и задумал сначала. Остальные же притаильсь во тьме неподалеку.
Из лагеря доносилось пение и смех, запах жаренного мяса и звон расстроенного десятиструнного киннора. Но не вельмож, ни Лавани не было видно, однако только Ейсав шагнул в круг света, один из них вышел из шатра, небрежно одетый, как будто только что был вынужден накинуть что то, чтобы не светить наготой. Гур услышал, как неподалеку от него Дан громко выдохнул, подавляя гнев.
Ейсав говорил вежливо и тяжеловесно, однако вельможа даже не дослушал его и, сделавши знак слугам, повернулся к шатру. Те медленно поднялись, недовольные тем что им испортили ужин; кто то быстро вытирал руки от жира, а другие уже держали наготове мечи и ножи. Ейсава не сдвинулся с места.
Гур взвесил свой нож на ладони.
– Ты готов убивать за свою сестру? – спросил он у брата Лавани.
Той отрывисто кивнул.
И пастужий нож, нагайкой разрезавший ветер, застрял в груди найближайшего к Ейсаву нападающего. Следующий момент обиженная родня хозяина стад двинулась на лагерь, быстро преодолев сопротивление перевесом в численности и злости.
Шатры снесли, и там, конечно, нашлась и Лавани. Растрепанная и испуганная, с ожереьем на шее и какими то перьями в волосах, она жалась в углу, как будто затравленный зверек. Увидивши родных, она с криком кинулась к отцу, но тот остановил ее и, внимательно осмотрев, залепил малой размашистую пощечину, та аж упала на колени. Братья неловко отвели глаза.
В то время, пользуясь моментом, один из вельмож, которого держали, не зная, что с ним делать, двое Ейсавовых слуг, кинулся к мечу, что его никто не заметил на утоптанной земле. Прыткий вельможа мог бы еще задать мороки, но Гур, который стоял неподалеку, заметил его движение, небрежно оттолкнув стоявшего перед ним, стал на лезвие ногой.
Ейсав обернулся на шум и нахмурил бровь – Что делать с этими? – спросили слуги, кивнувши на плененных повес.
– Смерть! – мстительно произнес Дан.
Родственники радостно поддержали его. «Камни!»,
«Скорпионы!» – звучали предложения желающих развлечений. – «Отдать воронам!» Ейсава колебался, видимо, взвешивая преимущества разновидностей кровавой мести.
– Отпустить этих двух, – тихо сказал Гур, но все хорошо услышали его слова, потому что как раз споры утихли.
– Да все хорошо, – устало пояснил Ейсава, – он теперь разговаривает. Ну? Да что ты несешь, злыдень?
Гур медленно усмехнулся.
– Твой никчемный раб считает, что ты, Ейсава, сделаешь глупость, казнив вельмож без суда и следствия. Сколько их слуг успели убежать, и родные этих вот славных горожан непременно обвинят вас в разбойном нападении и убийстве.
Ейсава тяжело вздохнул.
– Говорит он… лучше б молчал. Ну, где я тебе возьму судей? Или ты предлагаешь отвезли их к храму Вакиля-составителя?
– Навряд ли в храме Вакиля их засудят на смерть. Законы… – Гур презрительно хмыкнул. – Законы Вакиля обрекают того, кто… ну, скажем, выкрал незамужнюю девушку, к принудительному браку с ней. Ну, а что ему помешает пожениться и стать вскоре безутешным вдовцом?
Родня Ейсавы вытаращилась на Гура в благоговейном изумлении. И этот вот умник чистил их посуду и прибирал навоз за овцами?
Однако обладатель стад не склонен был так скоро признать поражение.
– А что говорят Законы Вакиля про… гм, кражу замужней?
– Смерть. Если будет доказано, что она сопротивлялась.
– Ага! – Ейсава кинул быстрый взгляд на зареванную дочку. – Ну, тогда следует быстренько отдать ее замуж.
– За кого, папа? – заволновался Дан.
Глава семьи немного посомневался.
– А хотя бы за него.
– За меня?! – испугался Гур. – Ты что, хозяин, свихнулся, что готов отдать родную дочь за раба?
– А чего же… – прищурился Ейсава. – Будет ей наука. Ну, так что … я выделю тебе участок земли и немного овец. А на седьмой год дам тебе свободу.
И жену, и овец, и даже свободу… Полные пригоршни счастья!
– Щедрое обещание, – Гур вздохнул, – но женщина должна выйти замуж до похищения. А не сейчас же после. Истца допрашивают жрецы Кушара-добродетельного, обманывать которых я, по крайней мере, не советовал бы.
– Да неужели нет им наказания? – закричал Дан. – Разве с сетрою нашей могут обращаться как с проституткой?
Ейсавовы родственники возмущенно зашевелились, требовательно глядя на Гура. И зачем только он вмешался в это дело, которые его лично никак не касается?
– Пускай… – наконец заключил он, – пускай один из них заплатит Ейсаву пятьдесят серебрянников, сколько годиться давать за невесту с хорошего дома. и пускай оставят пергамент со свидетельством, что поступают так по вашему наказу и по собственной вине, который мы доставим к храму Вакиля, где их поступок будет разобран и записан.
Наступила тишина, и, пока родня Ейсавы взвешивала так и сяк свою выгоду от последствий досадного события, один из вельмож тихо рассмеялся.
– Ты… – сказал он, обращаясь к Гуру, – хоть знаешь, кого собираешься опорочить?
– Эх! Завул, молчи! – отозвался другой. – Не дразни этих амгарцев.
Завул раздраженно фыркнул.
– Мне безразличны амгарцы, – тихо откликнулся он, – я хочу знать, кто этот асатай
Он кивнул на Гура, излучая ярость. «Асата» означает мелкая помеха, огорчение; вельможа хотел, очевидно, засвидетельствовать свое пренебрежение внезапному знатоку законов, но Гур только ухмельнулся, отметив смешное прозвище. Так и вышло, что именем, которое принесет такую досадную славу, впервые назвали его люди, которым он спас жизнь. Не имея, правда, на то никакого желания.
Ейсава все же приказал отпустить вельмож. Не раньше, конечно, чем они выполнили условия раба-мудреца, оставив свое состояние и свое доброе имя в руках униженных ими «людей земли».
Родня и домашние хозяина стад полностью утешились таким решением дела. Мертвых похоронили, раненых полечили, а другим, которые принимали участие в бою, устроили очищающий обряд омывания, это должно было смыть нечистоты смерти с их тел. Гур с удивлением понял, что убийство никак его не тронуло, тогда как другие скотоводы с легкостью опускали руки в «живую» воду ручья, как будто тень чужой смерти пропитала их ладони. Следуя им, однако, Гур и сам опустил руки в ручей, и живая вода на миг защипела вокруг его ладоней, как будто дотронулась к раскаленному железу. Ейсава, занимаясь обрядом, нахмурился, наблюдая такое диво, и тогда, собственно, он понял, как стоит ему поступить с чудным рабом.
Он решил поручить Гуру пергамент со свидетельствами вельмож, чтобы тот доставил его к храму Вакиля в Зам-Ари. Никто из его домашних не имел дела с тамошними жрецами, но что касается Гура Ейсава почему то был уверен – тот, если нужно, даст совет и жрецам. Да и, что скрывать, Гур-зверь пугал хозяина стад, походя иногда на темных духов Молчаливой Ямы, и лучше было бы отправить его куда подальше, пускай это даже означает безвозвратную утрату тридцати медяков.
Гур не сопротивлялся Ейсавовой идее и даже обрадовался переменам, потому что кровавая стычка и гнев вельмож разожголи в нем забытую до селе жажду действий. Поэтому, взяв подаренную хозяином котомку из овечей шкуры, в которой было несколько хлебцов, горстка маслин и оставленный вельможами киннор, он выступил к царскому городу Зам-Ари. Единственное, про что он жалел, – это про то, что ему не удалось попрощаться с Лавани, ее – отныне богатую невесту – не выпускали из дому, готовя к скорому браку; да она как будто и сама избегала Гура, и только со временем он нашел на дне своей котомки «розу пустыни», которую когда то подарил малой. Неизвестно, что она хотела сказать таким способом, но отныне он всегда носил «розу» с собой.
- Одет/одета: джинсы, разноцветные кеды, объемная футболка, бандана с черепами.
- Состояние: приподнятое настроение, немного простужена насморк замучил
- При себе: рюкзак, Беда - мой хорек тоже при мне.
- Способности: телепортация, способна отличать иных от людей.
|
| |
| |
4
| Елена_Чума | Дата: Сб, 07.01.2012, 15:15 | Сообщение # 4 |
|
Хранительница ПЗ, первородный эльф
Группа: Хранительница
Сообщений: 1405
Награды: 12
Репутация: 37
Статус: Оффлайн
|
Глава 3
На мгновение воцарилась тишина, словно мои гости прислушивались к повелительному приговору ошалевшего от звездопада сверчка.
– Ложь! – наконец - то заключил Сеной.
– Предвзятое толкование, разумеется, – изрек Сенсеной.
– Трогательная выдумка, – подчеркнул Сенгелаф.
Я послушно киваю в знак полного согласия. А какой смысл спорить с ними, сторожами всевозможных истин? Ложь, так ложь.
Дневная жара давно уже где то затерялась под руку с лукавым сумерком, и меня уже отчетливо била дрожь. Вот бы чего горяченького…
– Не желаете горячего сахи, дорогие гости? – поинтересовался я.
Предложением моим дорогие гости полностью пренебрегают. Очевидно, имеют они в мыслях вещи, гораздо важнее горячей сахи.
– Пусть даже ведя жизнь, далеко от истоков правды и порядочности, ты же не можешь не признать, что сообщник твой, Асата, был осужден, зря, за ограбление благородного Князя Завула? – выговаривает праведное негодование мудрейший Сенсеной.
Ну, что за досадное стремление окончательной истины? И где же это вы были, уважаемые, когда выносился упомянутый приговор? Мухам на корм ваша слепая добродетель!
– Не могу не признать, – признаю я. – Был осужден, конечно. Ну, что будете сахи, или нет?
– Признался, негодяй! – злорадствует Сеной.
– То прекрати дурить несоразмерно высших за тебя! – вспыхивает Сенгелаф.
О! А вдобавок мои незрячие драгоценные гости еще и глуховаты! Вот это прислали боги подарочек! И тут меня берет злость.
– Ты – прислужник Кушара, светлый Сенгелаф, – говорю я. – Но даже не очень-умный - среди его жрецов умеет отличить правду ото лжи. Смотри! Ведь не может же сердце никчемного негодяя составлять для тебя тайны!
Сенгелаф важно хмуриться, готовясь, очевидно, снимать печать с моего черного сердца. И взгляд его немеет. Он панично оглядывается на своих сообщников.
– Я не могу! – перепугано сообщает он. – Я ни чего не вижу!
Ой-йой, сейчас расплачеться! А интересно, на что это он надеялся, когда боги отозвали свою благодать, замкнув источники Херема, словно мех с молодым вином? Старшие возмущенно поглядывают на меня, как будто это я виноват в совершении этого вселенского бедствия.
– Ну, как знаете, – вздыхаю, поднимаясь. – Но я хочу сахи. Прошу не волноваться, господа мои, я сам наберу воды.
– Стой! – спохватывается вояка Сеной. – Не пойдешь никуда без нашего позволения!
– Ого! – удивляюсь. – А разве я арестован? По какому поводу? На этот раз?
– Мы были бы весьма расстроены, – вмешивается Сенсеной, – если бы покинул наше общество, не окончив рассказ про мерзкие преступления твоего товарища Асату, виновного во всех грехах та да еще одном против законов божьих и человеческих обычаев.
– Всех? – веселюсь я. – Да еще одном? Видят боги, вы преувеличиваете его гнусные достижения! Хорошо, вы не хотите, чтобы я шел. Но кто ж тогда наберет воды на сахи?
– Я! – соглашается Сенгелаф. – А ты покажешь мене дорогу!
– Ага! Ну, тогда бери кастрюлю! – Что?
– Кастрюлю, говорю!
Нет, это мне нравиться! Сенгелаф беспомощно хлопает глазами от такой неслыханной наглости, и я, вздохнув, выдергиваю кастрюлю из под его светлого носа.. А то еще разобьет, мечтая о неизмеримо высокое, а кастрюля у меня одна.
– К твоему сведению, – предусмотрительно сообщает он, как только мы подходим к колодцу, ночью брать воду запрещено.
– Почему это? – удивляюсь я.
– Потому что демон Брири, который живет в колодце, может напасть и утопить неосторожного.
– Брири! – зову я, заглядывая в темный колодец. – Ау-уу!
– Ты совершенно не боишься, Маззакин? – словно упрекает меня Сенгелаф.
– А должен?
– He знаю, – он отворачивается, высматривая, что то в темноте. – Но если боги и вправду оставили нас, духи Молчаливой Ямы освободятся. Нас троих еле хватило, что бы заставить Ночную Невесту покориться.
– Алука! – улыбаюсь я, и хорошо, что он не видит этой улыбки. – Мечта жаждущего запрещенных удовольствий…
Он смотрит на меня так, будто не я, а демон Брири, который все-таки выбрался с ночного колодца. Хорошо, Время возвращаться.
- Одет/одета: джинсы, разноцветные кеды, объемная футболка, бандана с черепами.
- Состояние: приподнятое настроение, немного простужена насморк замучил
- При себе: рюкзак, Беда - мой хорек тоже при мне.
- Способности: телепортация, способна отличать иных от людей.
|
| |
| |
